Пимен молча кивнул. За хлопотами с Митяем, которого начали бить корчи, некому было заметить, как Пимен спустился в кормовой чулан, где хранились ризы и казна Митяевы. Там, заперев за собой дверь, он кинулся к ларцу, торопливо искал нужный ключ в связке. Наконец ларец был открыт.
— Хартии! Хартии! — бормотал Пимен, роясь в ларце. — Может, солгали, что князь дал Митяю хартии неписанные? Нет! Вот они! Чистые, только внизу подпись Дмитрия Ивановича и печать его. — Пимен вытащил одну грамоту, схватил перо, обмакнул, но писать не мог: дрожали пальцы. Ударил себя кулаком в лоб.
— Пиши, пес смердящий! Пиши! Али захотел в сруб сесть?
Воспоминание о срубе — будто ушат холодной воды. Пимен сел, снова макнул перо, принялся выводить:
«От великого князя русского к царю и патриарху царьградским. Аз послал к вам, избрав от всей земли, архимандрита Пимена, мужа честна, да поставьте мне его митрополитом на Русь: ибо единого его избрали на Руси, иного лучше его не сыскали».
Свернув грамоту, он спрятал ее на груди и вышел с оглядкой из ризницы. На палубе было пусто, только кормчий–генуэзец стоял у мачты. Внизу, у входа в митрополичью камору, толпились люди. Пимен, спустясь на несколько ступенек, остановился, спросил:
— Как владыка?
— Кончается…
Пимену стало страшно, хотел уйти, не успел. Загородив тучным телом дверь, из каморы вышел Коломенский архимандрит. Он повторял одно слово:
— Преставился! Преставился!
Оттолкнув Мартына, на палубу выскочил архимандрит Иван.
— Митяй помер! Царство ему небесное! Кто же теперь в митрополиты ставиться будет?
— Я! — твердо ответил Пимен.
— А почему ты? — Иван оглянулся. — Отцы честные, чаю, вам ведомо: Пимен — мздоимец, Пимен — бражник, Пимен…
— Ты сам бражник, нечестивец, блудник! Всем ведомо, как ты вечерами к дьяконице ходил.
— Я?
— Ты!
Архимандрит Мартын, расталкивая толстым животом Ивана и Пимена, наскакивавших друг на друга, попытался их усовестить:
— Аль вы, отцы, всю мудрость растеряли? Митяй мертвый лежит, а вы лаетесь. Кого патриарх поставит в митрополиты, тому владыкой и быть. Я ведь тоже архимандрит.
— Ты тоже…
Пимен и Иван вместе оттолкнули Мартына и принялись за старое. Иван уже рукава у рясы засучивать начал. Вокруг шумели:
— Быть Пимену владыкой! — кричал Дорофей.
В ответ дьякон Григорий сунул ему кулаком в живот.
— Ивану!
— Пимену!
Кормчий ухватил за рукав толмача Ваську Кускова.
— О чем они? Или упились?
Васька отмахнулся, выдернул рукав, заорал:
— Пимену быть митрополитом! Пимену!
— Прокляну! — надрывался Иван.
— Проклянешь? Еретик! — Пимен выхватил грамоту, развернул.
— Читайте, отцы! Дал мне сию грамоту князь Дмитрий, на случай, ежели с Митяем какая беда приключится.
Сразу стало тихо.
— Пусть протодиакон прочтет.
— Читай, Давыд.
— Читай!
Давыд взял из рук Пимена грамоту, кашлянул, загудел:
«От великого князя…»
Никто не ждал, что у Пимена за пазухой такое припасено. Слушали с опаской, притихнув. Куда же тут спорить, если под грамотой покачивается на шелковом шнуре печать великого князя. Только архимандрит Иван, едва Давыд кончил читать, заметался, закричал:
— По лжи ходите! Ложью глаголете! Дайте срок, царю и патриарху открою глаза! Все ложь и грамота ложная!
— В железо его! — крикнул Пимен.
Святые отцы собрались в кучу вокруг отбивавшегося Ивана. Кормчий с интересом смотрел на свалку, а увидав Ваську Кускова, выскочившего из свалки и утиравшего подолом рубахи кровь на расцарапанном лице, пристал:
— Да скажи наконец, чего попы не поделили?
— Иди ты, латынец, знаешь куда… Не до тебя! — огрызнулся Васька.
17. В НИКИШКИНОЙ КУЗНЕ
Над черным заречным лесом, почти касаясь его зубчатого края, висел огромный подрумяненный блин месяца, а глубоко внизу, пересекая поперек темную полосу Оки, дрожала и дробилась красноватая маслянистая полоса. Вот на нее выползла темная тень парома, еще немного — и паром ушел со светящейся полосы, скрылся в прибрежном мраке. Слышно было, как скрипнули сходни. Один–единственный воз съехал на берег и медленно полз на кручу. Вот он остановился. Старческий голос, прерываясь кряхтеньем и кашлем, окликнул:
— Есть тут кто? Откликнись! Никак кузню вижу?
— Кузню, — отозвался человек, стоявший у ворот.
— Господи, слава те! Удача нам. Охромел коняга у нас. Подкуешь, мил человек?