Мать с грустью вспоминала слова казака, командира Красной Армии, сказанные в 1921 году в селе Адзюбжа.
— Скоро ли кончится война? — спросила его мать.
— Война? — ответил казак, улыбаясь. — Сказать ли правду, Елена Андреевна? Вот видите своих детей? Им по восьми, по семи лет. А им еще воевать придется. И их сыновьям тоже. Вот что вам скажу!
Слова эти оказались вещими. С тех пор, казалось, идет единая, ни на день не прекращающаяся война. Тревоги, тревоги, тревоги… И наконец, эта ужасная бойня…
— Закончится эта… — говорила мать. — Неужели еще будет война?
Отец ее успокаивал:
— После этой долго не будет войны.
В 1942 году война подступила совсем близко к Абхазии. Дивизия «Эдельвейс» рвалась к морю через все перевалы и перевальчики. Меня официально предупредили, что Гулиа лучше всего выехать в деревню: ожидалась бомбежка города. Отец наотрез отказался: где все, там и он. И матери никуда ехать не хотелось. Мои увещевания оказались тщетными.
Однажды августовский день был взбудоражен гулом самолетов, летящих довольно низко. И вдруг разорвались бомбы: одна, другая, третья. Целая серия бомб. Было три часа дня.
— Это по киевскому расписанию, — сказал один морской офицер. — Ждите их теперь в девятнадцать…
И действительно, ровно в семь полетели на город новые бомбы. Погибли дети, старики. Были разрушены жилые дома. Город мгновенно опустел: люди уходили в ближайшие горы и селения.
Я приехал домой поздно вечером и застал родителей во дворе. В доме стекла были выбиты, кое-где обвалилась штукатурка.
— Я их видел, — сказал отец. — Они с черными крестами.
Я в тот же вечер отвез своих в село Тамш. Крестьяне приняли нас радушно. (Племянница Гулиа — Ольга Аланиа — взялась выращивать кукурузу для всей семьи. Она это делала всю войну.) Утром я был снова в Сухуми. Наша машина попала под бомбежку. Отлежавшись на тротуаре, пока не был закончен пулеметный обстрел, я поехал на работу.
Любовь и Федор Плющ пишут о тех днях «тамшской эвакуации»: «Почти каждый день к Гулиа приходили люди. Эти люди были разных профессий и возрастов — колхозники из соседних сел, учителя, молодежь. Они приходили к нему за советом, а иногда просто чтобы выразить любовь и уважение своему поэту, стихи которого жили в народе, как песни».
Отец готовил к печати «Короткие рассказы», писал стихи и статьи на злобу дня. Болел и работал. Сестра Таня училась в Тбилиси. С родителями оставались маленькие ребята: племянники Елены Андреевны Петр и Павел. Поэт был в привычной с детства обстановке, встречался с крестьянами. Если в первую мировую войну многие из абхазцев стремились на фронт, то можно вообразить себе, каково было желание разбить Гитлера. Одним из первых героев войны стал офицер Владимир Харазиа. Ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. До последнего снаряда отстреливалась батарея Харазиа, прикрывая наши отступающие части. Его единоборство с немецкими танками было столь удивительным, что о его подвиге узнала вся страна. Легендарная слава пошла и о замечательном абхазском асе Киазыме Агрба (он погиб где-то в Венгрии). В Севастополе, в Брянских лесах, в степях Украины и на Ленинградском фронте воевали абхазцы, приумножая славу советского народа. С оружием в руках сражались и абхазские писатели Киазым Агумаа, Степан Кучбериа, Михаил Гочуа, Михаил Лакербай, Алексей Джонуа, Сандро Сангулиа, Чичико Джонуа и другие. Все они вели себя так, как и подобает воину. Под Ростовом погибла Александра Надзадзапха, поведшая на штурм высоты роту пехотинцев. Ей и Владимиру Харазиа Гулиа посвятил песни, которые и сейчас поются в народе. В небе на легком ночном бомбардировщике летала Мэри Авидзба.
Словом, абхазский народ, как и все в то время, делал общее дело на фронте и в тылу.
(В те годы я вырезал на дереве гравюры Владимира Харазиа и Алексея Аршба, защитника Севастополя, сделал несколько оформлений для театра, написал пьесу «Дорога на перевал», которая шла в абхазском, грузинском и русском театрах Абхазии.)
В 1943 году было решено отпраздновать пятидесятилетие творческой деятельности Дмитрия Гулиа. К тому времени он издал книгу «Короткие рассказы». Юбилей, несмотря на военное время, получился торжественном и теплым. Газеты посвятили этому событию обширные статьи.
А что такое «Короткие рассказы»?
Во-первых, это действительно короткие рассказы. На полстранички, от силы на страницу. Во-вторых, они не выдуманы. Это маленькие были, прочно отложившиеся в памяти писателя и выдержавшие испытание временем. Есть у них еще одна особенность: почти все они смешные. Это свидетельства о неистребимом народном юморе, жизнедеятельном и живучем. Юмор этот — защитное средство от любой беды. Берусь утверждать, и это совершенно очевидно для тех, кто прочтет «Короткие рассказы», что по художественным достоинствам они никак не ниже лучших европейских фацеций, и уж, во всяком случае, здесь имя Гулиа можно поставить где-то рядом со всемирно известным Поджо Браччолини. Это маленькие шедевры — по жизненной правде, по языку и яркости смешного. Глубоко национальные по существу, они перерастают национальные границы.
Рассказы, как я уже говорил, взяты из жизни, их герои подчас названы настоящими именами. Многие из рассказов переведены на русский язык, и с ними легко познакомиться. На абхазском языке звучат они неподражаемо. И не все нюансы поддаются переводу. Леонид Ленч, по-моему, сумел донести до русского читателя прелесть оригинала. Это подвигнуло и меня испробовать свои силы. Кроме всего прочего, перевод доставил мне большое, я бы сказал, спортивное удовольствие: пришлось поднапрячь все умение, чтобы, не отходя от текста, сохранить юмор Гулиа.
Издав «Короткие рассказы» (им предпослан дружеский шарж, исполненный мною), Гулиа принялся за давно задуманную пьесу.
Он говорил как-то:
— Ничего дурного не хочу сказать о наших абхазских пьесах. Но мне кажется, что они не очень утомляют зрителя психологизмом. Сложные характеры как бы чужды им. Ты скажешь, что не блещут этим и многие современные русские пьесы. Возможно. Но я говорю сейчас о наших. И вот я решил написать пьесу, которая, может быть, откроет некоторые стороны абхазского характера. Я не могу сказать, что очарован Ибсеном. Обобщенность и даже грубая зримость Шекспира мне ближе и милей. Нужна нам тонкость, нужны люди такие, как они есть. Каждый человек — это целая фабрика и черт знает что еще! А мы пишем и показываем героев на сцене или танцующими от радости, или бесстрашно мстящими, или изнывающими в горе. Середины обычно не бывает.
Он развивал мысль в том духе, что нужна большая правдивость, нужны нюансы. Не надо все усложнять преднамеренно. Нет, надо научиться писать более точно.
Театральное искусство чертовски сложно. И в то же время, кажется, достаточно примитивно. Если поднатужится более или менее опытный литератор, читавший Еврипида, Софокла, Шекспира и Островского, то непременно создаст пьесу. Он не может ее не создать. Это будет пьеса хотя бы по формальным признакам: будут действующие лица, будут акты и картины. Будет начало и, надо полагать, развязка. Но, берясь за драматургическое дело, надо отдавать себе отчет в том, что нельзя слишком поступаться уровнем мастерства. Например, нельзя писать много хуже, чем написана «Свадьба Кречинского», чем «Мораль пани Дульской» и так далее. Должно быть запрещено писать хуже. Представьте себе конструктора, который изобретет сейчас самолет вроде «фармана» или «блерио», а тем более самолет Можайского или братьев Райт. Да такого изобретателя засмеют! Но если драматург сварганит какую-нибудь пьеску, ее иногда ставят на сцене. Мы стесняемся указать такому драматургу на дверь. В этом большая беда.
Отец в тридцатых годах пытался инсценировать свой рассказ «Под чужим небом». Потратил немало времени, а потом забросил… Новая пьеса, которую собирался писать, по существу, была бы его первой пьесой. Теоретические посылки были совершенно верными. Так мне думается. Оставалось ждать, что получится в итоге. Пьеса должна была рассказать о прошлом. Форма, избранная автором, являлась классической, с характерными элементами: единством времени, единством места, действия. Такое самоограничение Гулиа считал необходимым, чтобы дать пример именно такого рода.