Абхазская литература шла в гору. Иван Папаскир издал новый роман, Баграт Шинкуба уже читал фрагменты своей прекрасной поэмы «Песнь Скалы», Шалва Цвижба и Иван Тарба опубликовали серию лирических стихов, Алексей Ласуриа взялся за прозу и драму, Михаил Лакербай дал новую пьесу, молодой Алексей Гогуа порадовал своими рассказами. Появились новые имена: Кумф Ломиа, Шота Чкадуа, Анатолий Аджинджал. Неукротимый Киршал Чачхалиа действовал на «опасном» участке — в стихотворной сатире. Ему не раз перепадали и калачи и шишки. Гулиа воодушевлял своих молодых друзей, ругал за промахи, хвалил за успехи.
Он не признавал само понятие «маленькая литература маленького народа». В одной из своих статей он ссылался на пример «стошестидесятитысячного народа Исландии», который создал литературу, известную всему миру. Он писал: «Нельзя думать о литературных делах любой маленькой национальности, вроде абхазской, вне литературных процессов всесоюзного и даже мирового значения. Нам необходимо тянуться к самому высокому уровню, а иначе нет смысла тратить силу, энергию, материальные ресурсы».
К нему явился однажды молодой литератор с жалобой на то, что его до сих пор не печатают в Москве.
— Я ездил туда, — говорил писатель, — вел переговоры с издательствами, а они тянут. А почему — не знаю.
— Им не нравится твоя книга?
— Не знаю. Этого мне прямо не говорили.
— Так в чем же дело?
— Я и сам задавал этот вопрос. Наконец я сказал им, что если они так относятся к представителю небольшой литературы…
Отец перебил его:
— Как ты сказал?
— …К представителю небольшой литературы…
Гулиа изменился в лице. (Скрывать свои чувства он совершенно не умел.)
— Ты что же, значит, решил просить Христа ради? При чем здесь малая литература? Нет, брат, хотел было написать письмо, а теперь подумаю. Разве можно в литературе брать жалостью? Это все равно, что перед любимой девушкой плакаться: чем больше твоих слез, тем меньше она уважать тебя будет. Как же ты мог ссылаться на малую литературу или малый народ? Литература — что золото: бывает большой кусок золота, а бывает маленький. Но и тот и другой кусок — это золото! Не бывает же так: большой — из чистого золота, а маленький — из глины. Золото есть золото! Объем роли не играет.
Гулиа писал: «Или мы вечно будем твердить, что мы — литература малая, а посему почитайте нас такими, как видите, не требуя большого, или же настойчиво будем добиваться новых успехов, будем расти, ожесточенно бичуя наши творческие недостатки». Сказано предельно ясно и недвусмысленно. Итак, никаких скидок на молодость, никаких поблажек из-за «малости» литературы или народа. Этим правилом Гулиа руководствовался всю свою жизнь.
Читая новые стихи, знакомясь с новыми повестями абхазских писателей, он неизменно искал одного: черт зрелости, высокого мастерства и непременно честности. Он часто говорил, откладывая в сторону только что прочитанную вещь:
— Я не понимаю, читал этот автор что-нибудь, кроме себя? Толстого, например? Гомера, например? Бальзака и Пушкина, например? Творить в наше время так, словно начинаешь на голом месте, — величайшая глупость.
Его постоянно беспокоил уровень литературного мастерства. Ему хотелось, чтобы писали лучше его, больше его.
— Трагедия иной литературы, — говорил он, — не в том, что, скажем, мало она сделала, а в том, что плохо проявляет себя в данное время. Важнее всего, пожалуй, перспективы. Сад может не родить плодов в засушливое лето, но все-таки останется садом, если обещает обильный урожай в будущем.
Он все время перебирал в уме книги абхазских писателей, пытаясь как можно лучше уяснить, кто поведет за собой литературу. Отец считал, что без своеобразного творческого маяка, творческого лидера трудно двигаться вперед и поднимать общий литературный уровень. Он писал: «Если во главе творческой организации не стоит человек, идущий в своем творчестве вперед и подтягивающий к себе остальных, то вряд ли такая организация добьется больших результатов. Я не имею в виду конкретно должность руководителя творческого союза. Я говорю о лидере в литературе…»
Размышляя о писателях молодого поколения, Гулиа неизменно вспоминал Константина Симонова.
— Вот талант, сдобренный трудолюбием, неиссякаемой энергией и честностью! — говорил он.
С друзьями Гулиа забывал о своих болезнях и старости, садился за стол, ел и пил, словно ему под серок, бывал весел, разговорчив, обходителен до крайности. Часто, глядя на закат, Гулиа мечтал собрать побольше своих коллег за столом просто так, пображничать на манер скифов или колхов, забыв обо всем и видя перед собой только улыбчивые лица. Несмотря на недомогание, Гулиа был еще полон сил. «Вечерняя Москва» писала 14 марта 1958 года: «Дмитрию Гулиа 84 года. Но он много, плодотворно трудится». Этим он был обязан прежде всего Елене Андреевне. Она была возле него двадцать четыре часа в сутки. Следила за каждым его движением, понимала его с полуслова. Наш друг доктор Иван Шагинов спрашивал ее, смеясь:
— Ну-с, главный врач, каковы будут ваши назначения?
Много сил уходу за больным отдала и Роза Меликова, всегда готовая проделать необходимую инъекцию или дать лекарство внутрь. Она не раз спасала отца в самые критические минуты, наблюдала его в течение многих лет. Я хочу, чтобы все это знали молодые абхазские литераторы, ибо и она работала на абхазскую литературу.
Гулиа внимательно просматривал свежие номера журналов «Алашара» и «Амцабз». Потом целые дни ходил молчаливый, что-то продумывал. И уж по телефону высказывал свое мнение: одних просил поздравить с успехом, других пожурить за слабость, а третьих и вовсе отругать за нерадивость. Он мучительно искал искорку таланта и, найдя ее, радовался, как ребенок. Я понимал его: это было делом всей его жизни, и он не щадил ни себя, ни других ради абхазской литературы. Как-то зашла речь о стихах одного поэта. Гулиа сказал:
— По-моему, он только и делает, что пишет и сам себя читает. Я не вижу за его словами никакой мудрости, никакой начитанности. Он, словно дикарь, глядит на солнце и радуется тому, что над головой сияет шар. Я не мыслю себе нынешнего писателя без глубоких, оригинальных мыслей.
Он неоднократно высказывал мысль о высокой культуре человека, ступившего на шаткую литературную стезю. В разных выражениях варьировал ее Гулиа. Он писал: «Я думаю, что главное для поэта — это культурный уровень». «Нужно, конечно, изучение опыта других поэтов для того, чтобы не допускать уже кем-то допущенных ошибок и не «открывать Америк». Но самая важная задача для каждого — выбор собственного пути»… «Что можно требовать от поэта, который не знаком, например, с «Илиадой» и Апулеем, Данте и Шекспиром, Бальзаком и Толстым, Лонгфелло и Есениным, поэзией Китая и Индии, Сервантесом и Свифтом, Маяковским и Шоу, Саади и Низами и многими другими. Особенно интенсивно надо, на мой взгляд, читать до двадцати лет, а затем регулярно всю жизнь — так же, как мы едим хлеб и пьем воду».
Эти мысли внушал Гулиа своим друзьям, своим ученикам. Его усилия не оставались безответными. Чуткое ухо молодого поэта ловило его слова. Баграт Шинкуба пишет: «Исключительное воздействие на формирование моего поэтического «я» оказали стихотворения основоположника абхазской литературы Дмитрия Гулиа и талантливого абхазского поэта Иуа Когониа». Незабвенный Алексей Ласуриа восклицал: «Раньше ты один, а сегодня — сотни. Много твоих воспитанников идут по твоей дороге, идут вперед молодые».