Однажды вечером над кроваткой склонились дежурная медсестра Соня и незнакомая тётенька. Он знал, как пахнет Соня — белым халатом, лекарствами, борщом и мылом. А вот эта… пахла совсем по-другому… Как будто цветами и немножко мандарином, который был в новогоднем подарке.
Они разговаривали шепотом.
— Вот он.
— Я вижу. Такое не забудешь.
Незнакомка наклонилась ещё ниже, и Митяю больше всего на свете захотелось обнять её и уже никогда не отпускать. Но он испугался. И продолжал делать вид, будто спит. Лучше она сама разбудит его. И тогда он быстро соберёт свои вещи — они всегда лежат наготове, в мешочке, на котором вышит лопоухий заяц.
Но женщины отвернулись и вышли. Куда? Он тихонько встал и покрался по коридору. В дежурке горел свет. Митяй замер возле двери. Говорили они негромко… Тогда из этого разговора он почти ничего не разобрал. Но была у Митяя особенность: он запоминал намертво всё, что слышал. И много лет подряд прокручивал старые «магнитофонные записи», пока не разматывал спутанные клубки слов до конца и не понимал всё.
Соня тогда спросила:
— Это точно он?
— Ну, конечно. Я же говорю: не забудешь…
Мы лежали с его матерью в одной палате. Люция казалась такой счастливой. В больнице все почему-то откровенничают. Она и рассказала, что Антон женился на ней из-за ребёнка. Так решили его родители. Сказали: не позволят марать честь семьи. Отец Антона — мэр города, мамаша — директор школы. А Люция из простых, её мать — одиночка. Ткачихой работала на фабрике.
Я-то сама девочку хотела, потому что комната была у меня — в женском общежитии. Мужа нет, родных нет, помогать некому.
— А рожать как решилась?
— Возраст подошёл, и любила сильно. Женатого. Дочку надумала для себя родить. Сам-то красавец был…
А Люция мальчика ждала. Больше для Антона. Мужчины ведь всегда о сыне мечтают. У меня родился мальчик, и у неё тоже. Только мой помер, и суток не прожил, а у Люськи сыночек здоровый оказался. Но когда принесли первый раз, я помню, она закричала страшно и бросила его на кровать. И больше ни разу на руки не взяла. Я мальчонку и кормила. А потом доктор попросил меня бумагу подписать, что я отказываюсь от своего ребёнка и всех прав на него. Какой ребёнок, спрашиваю. Его же нет…
Люська мне и сказала, что нужно документы подменить: ей моего мёртвого отдадут, а от люськиного я откажусь, как от своего. А самого мальчишку — в детдом.
— Да, бывает такое…
— Она обещала, что похоронят моего малыша, памятник поставят, могилку покажут. Только фамилия там будет другая. Что я судьбу ей спасу, ведь такого урода она взять не может — Антон его не признает. Я согласилась: мёртвого ребёнка не вернешь, а от фамилии на памятнике, тоже ничего не изменится. А у Люции, может, жизнь сладится, ещё детки будут. Нормальные. Только я твёрдо сказала: сама этого ребенка сдавать в детдом не буду, пусть уж решают, как хотят.
Они замолчали. Митяю показалось, что кто-то плакал. Потом женщина заговорила снова:
— После уж сестра-хозяйка мне сказала, что сама снесла мальчика к Дому малютки и на крыльце оставила. Написала в записке «Дмитрий Антонович русский». Фамилию не стала, конечно, писать. Нельзя. Это она национальность написала. А у вас мудрить не стали, фамилию дали — Русский.
— А сама-то пришла зачем?
— Да на сердце неспокойно… Думаю, дай посмотрю на мальчишку. Как ему тут?
— Пока нормально. Он ведь не знает… В зеркала они не глядятся. А маленькие у нас — не злые. Стараемся. Вот дальше, бедному, достанется. Хлебнёт лиха…
— Я вот вещи принесла. Хорошие. И фрукты. Передайте ему. Только не говорите ничего. А то мать будет ждать…
Митяй запомнил разговор дословно. И хотя в ту ночь почти ничего не понял, но решил прямо с утра найти зеркало. А в Доме зеркал не было. То ли заведующая такая умная — решила их не заводить: ещё наглядятся на себя за всю жизнь… То ли просто — не было надобности: работали здесь женщины пожилые, с печатью усталости и печали на лицах. Прихорашиваться некому.
Митяй начал обход Дома и все-таки нашёл место, где зеркало было — в кабинете заведующей. В щелку увидел: большое. Оно висело в простенке, между двумя окнами.
Он караулил весь день, с перерывами. Но кабинет ни разу не оставался пустым. Митяй узнал, что заведующую зовут Нина Петровна, несколько раз слышал, как отвечала по телефону: «Да, я, Нина Петровна».
Она выходила, конечно, но всегда закрывала дверь на ключ. Но Митяй дождался. По коридору спешила нянечка. Она тяжело топала ногами и приговаривала на ходу: «Батюшки мои…» Распахнула дверь в кабинет:
— Нина Петровна, скорей! Толику Ярцеву плохо совсем. Умирает он…