Выбрать главу

— Что вы говорите! — как обычно слегка заикаясь, сказал Межиров. — Одно его стихотворение стоит всей моей поэзии! — и тут стал читать, уже не заикаясь, стихи Пастернака.

Стихи произвели на меня очень большое впечатление. А Межиров читал стихотворение за стихотворением, пока мы через поле шли к могиле бывшего хозяина дачи.

На обратном пути мы встретили Евтушенко, шедшего с футбольной тренировки. Я тогда зачитывался его смелыми, обличительными стихами и мечтал пожать руку почитаемого поэта. Моя мечта осуществилась самым будничным образом. На пороге одного из дачных домиков мне довелось пожать руку и другому прекрасному писателю Фазилю Искандеру. Я много раз перечитывал полные своеобразного юмора описания его абхазского детства.

В Москву поехали на машине Межирова. К нам подсел Яков Козловский, блестящий переводчик Расула Гамзатова. Я сказал ему о том, что люблю стихи Расула:

— Какой это прекрасный образ, — летит журавлиный клин, и в нем поэт замечает просвет и мысленно видит себя среди улетающих птиц!

— Да, — саркастически усмехаясь, ответил Козловский, — в подстрочнике журавль действительно был…

Ответ маститого переводчика заставил меня задуматься. Вся суть его сарказма дошла до меня, когда я сам стал, помогая Сереже, переводить с подстрочника стихи грузинских поэтов.

Вот типичный пример лирического «подарка» поэта-переводчика поэту-автору. Точно — слово в слово — я перевел по подстрочнику стихотворение Мориса Поцхишвили, посвященное им художнику Мартиросу Сарьяну:

Уже и март и ростепель, И птицы стали петь. И дома, Мартирос, теперь Тебе не усидеть.

Сережа подарил Поцхишвили чудесный поэтический перл:

Март, ростепель. Все блекло, но весна, Я понял. Мартирос, ее секрет нехитрый — Едва в твои холсты засмотрится она. И сразу обретет цвета твоей палитры.

Мне стало понятно, почему авторы стремятся заполучить переводчиками не версификаторов, а хороших поэтов.

Иной раз в погоне за переводчиками возникали курьезы — авторы раздавали одни и те же подстрочники разным поэтам, и переводы одного и того же стихотворения у этих поэтов настолько разнились друга от друга, что порой бывали опубликованы в одной и той же стихотворной подборке.

Так одно и то же стихотворение Григола Абашидзе абсолютно по-разному перевели Андрей Вознесенский и Игорь Шкляревский, и оба эти перевода были опубликованы в «Литературке» в одной подборке!

Свадьба моего сына и дочери Межирова проходила в «Театральном ресторане». На ней присутствовал весь цвет поэтов-шестидесятников — Евтушенко, Ахмадулина, Винокуров, Слуцкий и много других, которых я сейчас не вспомню. Станислав Куняев был свидетелем со стороны жениха на этой свадьбе. Винокуров в поздравительном тосте сказал, что если молодые сумеют прожить вместе три года, значит, проживут и всю жизнь. На него мы, родители новобрачных, зашикали, но оказалось, что он как в воду глядел…

На другой день после свадьбы к Межирову зашел Евтушенко и пригласил меня на хоккейный матч с канадцами — тогда как раз проходили эти знаменитые первые матчи советских «любителей» с канадскими «профессионалами». Женя попросил меня взять с собой плоскую бутылку коньяка и маленький стаканчик. На матче мы немного выпили, и я сказал ему:

— Ведь вы же за рулем?

— Это не имеет значения, — ответил Евгений Александрович.

В Ледовом дворце спорта в Лужниках мы сидели довольно высоко. Отдельной группой, человек, наверное, двести, недалеко от нас сидели канадские болельщики. Все они были в высоких красных цилиндрах, разрисованных золотыми кленовыми листьями. Они размахивали национальными флагами, кричали, пели, гудели в трубы — «болели» очень активно.

Я считал, что канадцы выиграют. Женя болел за наших. Мы с ним поспорили на пять рублей.

Шумели только канадцы. Наших болельщиков в переполненном зале было не слышно — билеты на это престижное зрелище были распределены только среди аппаратчиков. Было удивительно — сотня-другая канадцев на всю арену подбадривала своих игроков, наша же «элитарная» публика хранила гордое, спесивое молчание.

Евгений Александрович налил себе стаканчик коньяку, выпил, потом предложил соседу — тот отказался. Так мы с ним выпили по два-три малюсеньких шкалика. После чего Женя сказал мне: «Завтра вся Москва будет говорить, что Евтушенко на матче с канадцами вдрызг напился». Хотя было совершенно очевидно, что никто из сидящих вокруг нас зрителей не узнал популярнейшего поэта Советского Союза.