Наны нет дома. Ее мать с большим сожалением, извиняясь, просит подождать. Нана в поле, скоро вернется. Меня приглашают в комнату отдохнуть. Зажигается камин, на столе появляются фрукты и бутылка «Одессы». Так в Грузии называется вино из винограда «Изабелла», легкое и ароматное.
Сижу, жду. Тем временем слышу визг поросенка, квохтанье кур. Выхожу на балкон. Мимо меня несколько раз пробегает какая-то некрасивая девочка, приходит хозяйка. Мальчишка на лошади куда-то ускакал. Предполагаю, что за Наной. Спрашиваю девочку, не за Наной ли поехал парень. «Не беспокойтесь, сударь, — отвечает она. — Нана скоро придет». Тем временем в доме какая-то суета… К чему-то люди готовятся, проходит часа два. Злюсь и нервничаю. Мне надо еще засветло успеть к знатному кукурузоводу, а Наны все нет.
Проходит три часа. Я прошу у хозяйки дома дать мне провожатого с тем, чтобы самому на лошади поехать в поле за Наной. Меня очень вежливо просят не беспокоиться и еще немножечко подождать. Злюсь на свое глупое положение пленника. Кроме того, я уже проголодался. Однако делать нечего. Терплю.
Тем временем приходят какие-то люди, и я все допытываюсь, нет ли среди них Наны.
Приходит хозяин дома и говорит: «Вы, наверное, проголодались, пожалуйте откушать». Я голодный и расстроенный вхожу вместе с хозяином в комнату, где вокруг большого стола уже сидят человек двадцать пять. Стол ломится от всевозможной снеди. Посередине лежит жареный поросенок с редиской во рту. Что это, думаю, свадьба?
Хозяин представляет меня гостям: «Вот этот уважаемый сударь приехал сюда ради нашей дочери Наны». Меня сажают на почетное место, и только теперь я начинаю понимать, что весь этот сыр-бор — традиционное гостеприимство гурийцев — ради меня.
Начинаются традиционные тосты. Первый — «За здоровье великого Сталина!» Стоя, все осушают стаканы. Второй тост — «За нашего Лаврентия!», третий — «За политбюро в целом!», четвертый — «За нашего Кандида!» (Чарквиани — тогдашнего первого секретаря ЦК КП Грузии). И пошло-поехало. Доходит очередь и до меня. Все по очереди желают мне всего самого лучшего. Начинается удивительное гурийское неподражаемое многоголосое пение. Какой слух у этих людей! Они поют в четыре голоса, никогда специально этому не учившись!
Я уже сыт, немного пьян, растроган отношением этих впервые увидевших меня людей. Однако, где же Нана? Я же приехал сюда по делу, а день уже клонится к вечеру. Гости дружно смеются. «Да вот она, Нана, наша дочь», — показывает хозяин на некрасивую девочку, которая весь день вертелась дома, помогала матери, а сейчас то и дело приносит новые кушанья, сменяет тарелки и вообще суетится вокруг стола.
Хитрость хозяина, оказывается, всем уже известна. Я извиняюсь, встаю из-за стола, так как уже темнеет, беру свой аппарат и понимаю, что сфотографировать Нану так, чтобы Лазик был доволен, невозможно. Однако она надевает свой орден, и я трачу целую кассету, снимая ее в разных ракурсах, заставляя менять выражение лица, то улыбаться, то быть серьезной или сосредоточенной. Однако сделать эту милую труженицу фотогеничной невозможно.
На другой день утром еду верхом на чайную плантацию, чтобы сфотографировать знатную сборщицу чая. Слава богу, она на плантации, но просит меня подождать, чтобы сходить в палатку и привести себя в порядок. Время идет, сборщицы все нет. Иду в палатку, и там нет. «Она сейчас вернется», — сообщают мне. Проходит часа два. По дороге от села едет телега, груженая вином и снедью с «моей» сборщицей. Начинается всеобщий пикник. Бригадир за тамаду. Порядок тостов неизменен. Для уплотнения времени застолья «Изабелла» пьется полулитровыми банками. Наконец делаю свои фотографии и уже сильно под хмельком еду в гостиницу колхоза «Шрома» (Труд), где я остановился.
Вечером ко мне приходит директор гостиницы, курчавый блондин небольшого роста, с закрученными кверху усиками и спрашивает, не хочу ли я поужинать. Я не возражаю, и он просит меня спуститься с ним в зал.
Открываю дверь и вижу, что там идет застолье. За длинным столом собралось человек двадцать. Подаюсь назад. «Пожалуйста, проходите», — просит директор. «Здесь какая-то компания», — говорю. «Я подумал, — ответил директор, — что вы же не будете один сидеть за столом и ужинать, — и произносит грузинскую пословицу, которая могла возникнуть у чрезвычайно хлебосольного народа, — „в одиночестве даже вкушающий пищу достоин сожаления“. Председатель колхоза велел познакомить вас с нашими лучшими колхозниками».