[22 мая/3 июня]. Поздно. Говорил с детьми, как жить — самим себе служить. Верочка говорит: Ну хорошо неделю, но ведь так нельзя жить. И мы доводим до этого детей! Пробовал писать — тщетно. Слабость и праздность. Пойду ходить.
Хорошо думал, гуляя, о своей жизни — как всё дурное в себе, т. е. там, откуда его можно вынуть. О хозяйстве — лошадях заботился и распорядился. Пришел домой, стоит в кусту раздетый золоторотец ярославец из учительской семинарии. Я хорошо с ним поговорил по душе, но дал мало и не оставил его у себя (1). В воспоминании о нем раскаяние. После обеда поехал верхом — праздно (2). Дома был мрачен, потом сидел с своими и шил сапоги. Не знаю, долбит ли моя капля, а невольно капля всё падает. Нынче думал: родись духом одна из наших женщин — Соня или Таня, что бы это была за сила. Это вспыхнул бы огонь, к[оторый] теплился. — Решил на гулянье, что главная причина моего дурного: невоздержание — пищи, плотское, куренье.
[23 мая/4 июня.] Встал поздно, бодро. Проситель Щекинской мужик, очевидно, только выпросить что-нибудь и учитель буржуазно-глупый — боится, что у него авторский талант, а он зароет его. Мягко, но ясно сказал ему, чтобы он бросил. Сажусь писать. Ничего не вышло. Пошел ходить, как шальной, в Чепыж. Оттуда в Засеку. Много думал о жене. Надо любить, а не сердиться, надо ее заставить любить себя. Так и сделаю. Почти не курил. Вечер ездил с Машей и шил сапоги весело.
[24 мая/5 июня.] Рано. Голова болит. И не пытался писать. Покосил. Пошел на пчельник. День прелестный. В такие дни сидят по городам и невольные мученики в крепостях. Отравляет. Нынче Телятинская баба. Сама пята. Мужа М[ировой] С[удья] посадил на 8 месяцев. Читал Августина. Есть хорошее. Chercher la vie dans la région de la mort.29 Ездил верхом. Хорошо. Всё живое. Говорил за чаем для Тан[и] дочери. Кажется, она слушает. Правда, я мягче, ближе к любви с женою. Курил больше.
[25 мая/6 июня.] Раньше. Покосил. Просители. Опять бабы посаженных мужьев. 4 — таких. Две Телятинские за воровство, две Щекинские за сопротивление власти. Ходил с девочками, собирали цветы. После обеда — тоска. Пошли было на Козловку. Мум ушел от Маши. Она, бедная, расплакалась. Вечером немного ожил. Не мог быть любовен, как хотел. Очень я плох. Письма от Озмидова — нужда. Он не свободен. И от переводчицы. Да, забыл — утром пошел было, вернулся и писал.
[26 мая/7 июня.] Я ужасно плох. Две крайности — порывы духа и власть плоти. Миша Кузм[инский] какой неиспорченный еще мальчик. И его будут искусственно портить во имя:? Ходил по Заказу. Мучительная борьба. И я не владею собой. Ищу причин: табак, невоздержание, отсутствие работы воображения. Всё пустяки. Причина одна — отсутствие любимой и любящей жены. Началось с той поры, 14 лет, как лопнула струна, и я сознал свое одиночество. Это всё не резон. Надо найти жену в ней же. И должно, и можно, и я найду. Господи, помоги мне.
Ездил верхом в Ясенки. Разговор с Таней д[очерью] хороший.
[27 мая/8 июня.] Раньше. Читаю Августина. Ходил по шоссе. Вдруг совершенно спокоен. Много думал о том, что учение искупления Павла, Августина, Лютера, Редстока — сознание своей слабости и отсутствие борьбы — имеет великое значение. Борьба, надежда на свои силы, ослабляет силы. Не мучить себя, не натягивать струны и тем не ослаблять ее. А кормить себя пищей жизни. То же самое, что искупление. Очень интересно узнать — будет ли меня теперь также мучить искушение с тех пор, как я не буду бороться с ним.
Два дня хорошо. После обеда поехали навстречу Кузмин[скому]. У них ненависть. Потом я пошел один на Козловку к мальчикам. Чудная ночь. Мне так было ясно, что жизнь наша есть исполнение возложенного на нас долга. И всё сделано для того, чтобы исполнение это б[ыло] радостно. Всё залито радостью. Страдания, потери, смерть — всё это добро. Страданья производят счастье и радость, как труд, отдых, боль, сознание здоровья, смерть близких — сознание долга, потому что это одно утешение. Своя смерть — успокоение. — Но обратного нельзя сказать; отдых не производит усталости, здоровье боли, сознание долга — смерти. Все радость, как только сознание долга. Жизнь человека, известная нам — волна, одетая вся блеском и радостью.