На следующий день Кузмин начал тетрадь XXIII своего дневника с упоминания о прошедшем накануне обыске. На сей раз дневник представлял собой стопку непереплетенных листков формата записной книжки или маленькой тетрадки. Записи были предельно лаконичны, возможно, сознательно «затемнены» от постороннего взгляда[17]. Одновременно Кузмин активизировал попытки продать свой дневник, так как основания для опасений, что его могут просто изъять, были более чем вескими.
В конце 1933 года эти попытки увенчались полным успехом, какого Кузмин, кажется, даже не ожидал (судя по тональности его благодарственных писем директору Государственного литературного музея В. Д. Бонч-Бруевичу). Гослитмузей в Москве, через своего представителя в Ленинграде Ю. А. Бахрушина, по предложению художника Н. В. Кузьмина, приобрел дневник и ряд рукописей Кузмина, причем за дневник Кузмин получил огромную для себя сумму — 20 000 руб., в то время как за прочие рукописи архива ему выплатили всего 5 000 руб. 17 декабря 1933 года писатель сообщал Ю. А. Бахрушину о получении денег: «Дорогой Юрий Алексеевич, я послал расписки в получении денег Владимиру Дмитриевичу <Бонч-Бруевичу>. Дошло все благополучно, хотя почтовое отделение и было потрясено, и мы ходили дважды с чемоданами получать мои тысячи, как в старом кино „Ограбление Виргинской почты". Да, значит: архив ушел, деньги уйдут, но, надеюсь, приобретенные при этом хорошие отношения останутся»[18]. В письме к В. Д. Бонч-Бруевичу Кузмин писал, что продает дневник «с правом обнародования после моей смерти, а если при жизни, то всякий раз с моего разрешения»[19].
В ответном письме Кузмину от 28 ноября 1933 года Бонч-Бруевич пообещал: «О тех трех томах Вашего сборника, которые у Вас исчезли, я буду хлопотать и надеюсь, что мы их в конце концов добудем»[20]. Вряд ли мы ошибемся, если предположим, что здесь подразумеваются именно изъятые ГПУ три тетради дневника Кузмина. (К слову: подобная наивная «конспирация» — довольно характерная черта в переписке директора ГЛМ, время от времени оказывавшегося в щекотливом положении, когда его интерес в отношении той или иной рукописи пересекался со специфическим интересом репрессивных органов к ее автору или владельцу.) Однако и по сегодняшний день эти части дневника Кузмина отсутствуют в открытых архивах, из чего следует, что предпринятые Бонч-Бруевичем меры по их розыску и возвращению из ОГПУ — НКВД оказались недостаточными.
Более того, уже 1 февраля 1934 года помощник начальника Секретно-политического отдела ОГПУ М. С. Горб запросил к себе «для изучения» архив и дневник Кузмина, а также воспоминания бывшего начальника Корпуса жандармов и министра внутренних дел В. Ф. Джунковского, незадолго до того приобретенные Гослитмузеем. Вероятно, музей информировал соответствующие службы ОГПУ о составе своих приобретений, — иначе нельзя объяснить осведомленность Горба. Но об этом чуть ниже, когда пойдет речь о попытках директора музея Бонч-Бруевича добиться возвращения архивных материалов с Лубянки.
28 апреля 1934 года специальная комиссия Культурно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б) проверяла работу Гослитмузея. Особенное внимание было обращено на расходование музеем средств на приобретение рукописей. Не видя самого дневника, который находился у М. Горба, комиссия лишь на основании сдаточной описи и платежной ведомости резко отрицательно расценила приобретение дневника, дав также заочную оценку содержанию всего архива писателя. О характере докладной записки, направленной в Политбюро ЦК ВКП(б), можно до некоторой степени судить по письму Бонч-Бруевича наркому просвещения А. С. Бубнову от 20 мая 1934 года:
«Дорогой Андрей Сергеевич, считаю необходимым дать Вам точное объяснение по поводу известной Вам бумаги, направленной в Политбюро[21], и приложить к моим объяснениям исчерпывающие документы.
1. На 2-й странице говорится, что нами „куплен архив поэта Кузмина за 25 000 рублей. Архив содержит в себе записи, по преимуществу, на гомосексуальные темы, музейной и литературной ценности не представляет".
Вы уже знаете из моего письма к Ягоде, которое я Вам передал, что все это совершенно неверно. Прежде всего, этот архив представляет собой большую музейную и литературную ценность, так как в него входят неопубликованные рукописи самого Кузмина. <…> Кроме того, Вы найдете в описи № 500, при сём Вам прилагаемой, 19 томов дневника самого Кузмина[22], где, конечно, много всевозможных литературных сведений. Дневник наполнен также и гомосексуальными мотивами, как и вообще все творчество Кузмина и его школы, но, повторяю, есть много ценного и важного для изучения <и> понимания того направления левого символизма, к которому Кузмин принадлежал и которое является ярким выражением разложившегося нашего буржуазного общества в конце 19-го и особенно начале 20-го века»[23].
17
17. XXIII тетрадь опубликована С. В. Шумихиным в журнале «Новое литературное обозрение» (1994. № 7. С. 170–193).
18
18.
21
21. Речь идет о докладе Я. С. Агранова Сталину от 16 апреля 1934 г. «О центральном музее художественной литературы, критики и публицистики», размноженном 22 апреля того же года «по поручению тов. Сталина» и с грифом «совершенно секретно» разосланном членам и кандидатам в члены Политбюро. Кроме упоминаний о приобретении мемуаров Джунковского, рукописей Андрея Белого, а также сведений о сотрудниках Гослитмузея и цитирования их высказываний, в докладе говорится (курсивом выделено подчеркнутое Сталиным):
«Имеющиеся в ОГПУ данные о музее свидетельствуют
22
22. Бонч-Бруевич пишет о девятнадцати томах, тогда как на деле тетрадок было всего семнадцать, имея в виду, очевидно, их номера по авторской нумерации — с I по XIX. Тетрадь XXIII поступила значительно позднее уже в ЦГАЛИ.