— Евсеев: Не слыхал, нет. Ну, это чтобы ты сидел тихо, был паинькой. А ты скажи, что другие уезжают, и ничего. (Обратил я внимание, что в своих сочинениях он никогда не употребляет слова «масоны» и даже говорил не раз, что нельзя за эту тему браться легкомысленно и т.п.; примечательно, ведь они к разговорам о сионизме привыкли и вроде не очень их боятся, а от масонов их воротит.)
— Т. спросил меня: чем же ты им так насолил? Ясно чем: они не боятся разговоров, даже опасных, вот Кожинов, Бородай, другие наговорили много очень для них неприятного, но ведь не трогают, а мы соединяли в себе слово и дело — вот суть. Пресловутая свобода слова в Америке есть, а толку?..
— А всё же странное дело! Это похоже на месть: вот тебе. Но зачем? Ведь если они хотят моего публичного наказания, то в любом случае это вызовет скандал. Или им это и нужно? Опять же странно, это полностью противоречит нынешней политике в области идеологии: никакого шума, никаких крайностей, у нас всё хорошо. Да и бумага составлена невероятно грубо, с натяжками, с очевидным пристрастием. Или это прицел на будущее: опорочить меня, моих единомышленников, взорвать очень влиятельную и очень сильную моск[овскую] писательскую организацию?.. А может просто глупость и злоба какого-нибудь Губинского или повыше? И это возможно.
— Петелин спокоен и беспечен, но он, к сожалению, глуповат, может и не понимать многого. Но прям и благороден, это бесспорно. Он, оказывается, выдвигал меня в замы. Да, жаль, сорвалось, это бы разом открывало новые пути. Вот почему, в предвидении этого и появилась бумага! <... >
— Иноземцев скончался в пятницу на даче, внезапно, работая в саду. Протокол по высшей форме, все 25 подписей. Замечательная фраза: «принимал активное участие в Вел[икой] Отеч[ественной] войне». Как это — активно? В атаки ходил? Но раз все подписи, значит, правильно говорили, что отбился. Теперь же его мафию разгонят, как разогнали мафию Кабалаева, а теперь кубанскую. Это хорошо, ибо под Иноземцевым были не просто уголовники, а политики. <...>
На этом записи 1982 года обрываются, не до них стало. Началось долгое и мучительное исключение меня из партии, сперва на парткоме, потом на общеписательском собрании и в Краснопресненском райкоме КПСС. Слежка за мной органами КГБ, и без того плотная, сделалась ещё настойчивее. Чтобы как-то затянуть время, я недели три скрывался в родном Ленинграде, меня положил в свою больницу покойный Ф. Углов (обо всех моих приключениях он знал). Меня тогда отстояли — исключение заменили строгим выговором, оставили и в Союзе писателей.
...Не могу в заключение мрачного сюжета не вспомнить один забавный эпизод тех дней. Райком партии разбирал так называемые персональные дела в конце заседания. Был вывешен список наказуемых. После Союза писателей пошли товарищи из треста районной очистки, гастронома номер такого-то, таксомоторного парка и т.п.
Мой парторг Виктор Кочетков ужасно нервничал и шептал: «Всё, тебя исключат, меня тоже, что будем делать.» Поэтому все готовые к наказанию алкаши, растратчики и двоежёнцы решили, как и их парторги, неразличимые друг от друга, что исключаемый из их рядов писатель — это Кочетков, а писательский парторг — это я, ибо мне постоянно приходилось ободрять скисшего Кочеткова.
Когда после долгого обсуждения на бюро райкома мы оба вышли, и я не мог сдержать радости, ко мне подошёл один здоровенный алкаш (или его парторг) и, тыча увесистым пальцем в грудь Кочеткова, спросил, обращаясь ко мне:
— Ну что, помиловали его?
— Ребята, — ответил я, улыбаясь, — это меня помиловали.
Тогда алкаш (или его парторг) погрозил мне пальцем и твёрдо, хоть и неспешно, сказал:
— Врё-ёшь.
Потом мы с Кочетковым зашли в шашлычную, что была неподалёку, и облегчили измученные души. На этом минута оживления закончилась надолго. Как теперь стало доподлинно известно, Андропов хотел устроить большое политическое дело, обвинив ненавистных ему «русистов» как главных врагов интернационального Советского Союза. Не получилось, Господь прибрал грешную душу раба своего Георгия 9 февраля 1984 года.
Нам всем стало немножко легче. Но ненадолго.
Все обстоятельства данной истории опубликованы в наших книгах об Андропове и Брежневе, а также в воспоминательных сочинениях А. Байгушева, М. Лобанова, М. Любомудрова, В. Сорокина и иных. Интересующиеся могут свериться.