Не стану касаться цифр, совсем недавно я отчитался на ученом совете, и он признал мою работу удовлетворительной. Но, перед тем как мы начнем наши выборы, я хотел бы сказать несколько слов о том, с чем придется столкнуться следующему ректору. 1. По мнению специалиста по эксплуатации и строительству именно учебных зданий г-на доктора Каландия, наш основной корпус простоит еще 5-7 лет. 2. Необходима новая электроподводка к институту и к общежитию. 3. Нужно отремонтировать гостиницу и сделать над общежитием новую крышу. 4.Установить дорогостоящую противопожарную сигнализацию и, главное, следить за тем, чтобы нашу усадьбу не отобрали для иных государственных нужд.
Потребуются определенные усилия, чтобы переверстать учебный процесс, на необходимость чего указывают нам некоторые «предвыборные» статьи в прессе, в том числе статья Лисунова.
Со мною институту повезло: когда меня избрали, мне не нужна была квартира, не нужен был телефон, не нужна была машина, не нужна была дача – все это у меня было. Не нужно было устраивать в институт моих детей и племянников, моя жена принципиально не носила золота, у меня не было неудовлетворенного чувства собственного престижа.
Теперь о претендентах на должность ректора.
Все шесть человек, стремящихся стать ректорами, я повторяю здесь то, что на ученом совете уже сказал Владимир Иванович Гусев, все шесть человек являются вполне приемлемыми для этой должности. Четверых из них: Толкачева, Дьяченко, Сегеня и Стояновского я брал на работу. Двое других: Бояринов и Тарасов – люди мне хорошо известные, прожившие свою биографию вместе с Литинститутом. Троих из шестерых я сам инициировал к участию в этих выборах. Решать коллективу, но, как бывший ректор, хорошо знакомый с требованиями, которые жизнь предъявляет сегодня к руководству именно этим вузом, наиболее приемлемым своим преемником я считаю Сергея Петровича Толкачева. Он подходит по человеческим и деловым качествам, по знанию механизмов управления и обладает той волей и харизмой, которые позволят отстоять, защитить и подготовить институт для новой жизни.
И последнее: отриньте, если сможете, свои пристрастия, и думайте о судьбе института.
13 января, пятница. День, как день, уже свобода. Вчера с С.П. хорошо выпили Хуча, ели мясо, говорили о предательстве, перебрали знакомых людей, в том числе и Льва Ивановича, который, как говорят и как я уверен, голосовал против С.П.. А вечером позвонил Самид, вспомнили все тех же героев и героинь. Не называя никого, он сказал следующее: «это надо умудриться прожить с вами в обнимку двенадцать лет и так элегантно вас продать». К Зое Михайловне это не относилось. О ней был особый задушевный разговор. Самид просто напомнил мне, о чем, видимо, забыли все, что, если бы не я, З. М. до сих пор жила бы в Люберцах. Я всех прощаю, но никому не забуду. Всех благословляю – и милого Юру Апенченко, и доброго друга Леву Скворцова. Мотивы Левы я понимаю с особой ясностью и вряд ли сформулирую эти мотивы в публицистической форме. Художественная форма дает переливы нюансов и беспощадность выводов.
Не мстительный я человек, но, как надо перечитывать одни и те же даже средние книги, так надо перемалывать одни и те же ситуации – только так рождается глубокий психологизм. Думаю, перебирая, о многих людях. Я даже, наверное, сделаю список так называемых предателей, не для того чтобы досаждать или мстить, это уж совсем не в моем характере, а чтобы не забыть при моем анализе. Может быть, совершенно сознательно я все драматизирую и навертываю, чтобы как-то подхлестнуть свое воображение, которое уже светит, как прожектор, на новый роман. Стоит ли писателю по-другому сводить счеты? Писатель в этом смысле существо самое невинное.
14 января, суббота. Был в Сопово, все в снегу. Мне определенно везет, наш «Маяк»-5 с такой же психологией, как и «Орбита»: нечищеные подъезды только у нас, делается это из экономии, но электроэнергия пока не отключена. Правда, забывают, что если возникнет пожар, то все будем от ужаса потери собственности вопить, наблюдая, как буксуют в снегу пожарные машины. Мы тоже с С.П. побуксовали, но все же, не без помощи сторожа, вытащили машину.
Сколько для естественного восприятия жизни дает мне даже один день в этой стерильной тишине и безлюдье! Не смотрел даже телевизор. Что там с газом, с правительственным кризисом на Украине?.. Узнал немного только о сумасшедшем мальченке, который ворвался в синагогу. Говорят, он действовал по схеме какой-то компьютерной игры. Сначала – это озвучил С.Бабурин, – войдя на первый этаж, он налетел на шофера таджика, потом на какого-то другого инородца, а уже затем поднялся на второй этаж, где ранил собственно кого-то из евреев. Людей пострадавших и их родственников жалко, жалко и этого чумного парня. Его засудят по-крупному.
Все последние дни занят тем, что делаю словник к дневнику 1984– 1996 годов. Работа тяжелая, масса имен, неужели со столькими людьми я встречался, столько народа знаю! К каждому у меня было свое отношение. Какое невероятное количество деталей всплывает в памяти. И все это лишь наметки, лишь абрисы событий. Я боюсь, что впереди еще новая работа, по следам былого написать новую, более сочную и яркую картину. Весь вопрос, есть ли у меня за душой что-то настолько ясное и большое, чем я мог бы поделиться с людьми и ради чего надо бросить художественную литературу.
15 января, воскресенье. Рано уехал из Сопова, солнце сверкает, машина, рыча, одолела сугробы. В шесть утра я сел за свой словник, сделал уже страниц двенадцать. Естественно, параллельно много думаю о прошедших событиях. Сколько всего только обозначенного, кометы прочертили небо своими хвостами. Все хранилось в каких-то мощных аккумуляторах и готово подняться на поверхность. Я копаюсь в этом так настойчиво потому, что здесь фундамент моего нового романа и ожидания каких-то достаточно грозных событий.
Первое уже последовало – позвонили: повесился Сережа Королев. Он работал в Москве. Жизнь у него не складывалась. Помню, как несколько лет назад я пытался выгородить его после пьянки и драки с Панфиловым. Помню, с каким пафосом В.П. говорил об этом инциденте, а парень был больной, и это было ясно с самого начала. Вот и результаты. Еще недавно мы с ним говорили, и он вроде был бодр, но его волновало, что я ухожу, он все же надеялся на меня, на мою поддержку. Какой был замечательный парень! Вот тебе и попытка вырвать человека из иной среды: Сережа был из поселка в Архангельской области, работал лесорубом.
Утром принялся читать номер «Нашего современника» посвященный молодежи. Похоже, кое-что здесь фантастически интересно. Пока читаю двадцативосьмилетнего Евгения Чепкасова. «Хромающий человек. Петербургская повесть»
16 января, понедельник. Тихо-спокойно полупереселился на второй этаж на кафедру, и здесь мне нравится. Что-то случилось со временем, оно как бы расширилось и приобрело объем. Может быть, многое из собственной моей энергии уходило в грязные стены ректорского кабинета? Кстати, принялись в кабинете мыть стены и потолки, – какая, оказывается, была потрясающая чернота. Это как же наш доблестный Владимир Ефимович так все со своими помощниками и надзирателями умудрился запакостить?
Уж если я завелся на такой недружественной ноте, то, по мере того как у меня происходит осмысление недавних событий, я все строже и строже отношусь к некоторым людям, своим коллегам. И здесь я даю себе право хотя бы здороваться с разной степенью сердечности. Недаром кое-кто меня по дороге останавливал и, пряча тревогу, участливо спрашивал: как, дескать, я. Я упорно демонстрирую, что знаю о двурушничестве многих и не хочу этого скрывать. А коллеги хотят теперь же получить отпущение грехов: иначе совесть будет мучить, плохой сон, несварение желудка, все хотят и перед собою быть совестливыми, цивилизованными и безукоризненными членами общества и чтобы никто даже не догадывался об их пакостности.