Пятый день. Когда прогуливался я во Дворе Фонтанов, пришли Цуар и жена его Мала и простерлись предо мною, дабы обратиться ко мне с просьбою; и хотела стража разделаться с ними за то, что посмели они нарушить мое уединение и мои размышления, но я того не дозволил, ибо с тех пор, как проявил я милосердие к этим людям, стала меня заботить судьба их. А просили они о том, чтобы взял я их к себе на службу, и выполнил я их просьбу, хоть и странно мне было простодушие их, что люди столь низкого звания пришли тревожить просьбой своей человека моего сана. Назначил я Малу служить на женской половине, а Цуара приблизил к себе и назначил его начальником над отроками и положил обоим хорошее жалованье, и были они очень благодарны, ибо не ждали и не надеялись на такое счастье.
В полдень видел я, как девица Цилла прошла перед главными вратами дворца моего в сопровождении одного лишь слуги, ибо семья ее не знатна и не богата. Уц, ее прапрадед, весьма учен, но род его ничем не славен. Они идолопоклонники, молятся Ваалу, и потому закон лишает их некоторых прав и привилегий. Девица сия очень красивая, красивее даже, чем мнилось мне прежде.
Десятый день. Нынче весь город высыпал на улицы, на стены, на кровли и во все места, откуда далеко видно, дабы насытить глаза свои зрелищем явившихся сюда дикарей из знаменитого племени иавалитов, что живут не в домах, но в шатрах, и бродят беззаконными ордами по великим пустыням, лежащим далеко на северо-востоке между нашей страной и землею Нод. Прибыли они числом двадцать, большие начальники и поменьше, со множеством слуг, все на верблюдах и дромадерах, убранных с варварскою пышностью, — явились, дабы покориться отцу моему и заключить с ним мирный договор: они получат товары, безделушки и орудия для обработки земли, а взамен обещают не разбойничать на дорогах и не трогать наши караваны и наших купцов. Каждые пятьдесят-шестьдесят лет посылают они к нам такое посольство, а потом нарушают договор и снова творят бесчинства. Но не всегда вина за это падает на них. Они обещаются пребывать в областях, для них отведенных, и кормиться мирными ремеслами и земледелием, но агенты, посылаемые править ими, всячески их обманывают и угнетают, переводят их на другие стоянки, не столь хорошие, и отбирают у них плодородные земли и охотничьи угодья, а когда они сопротивляются, то осыпают их ударами — оного же оскорбления они снести не могут, а потому восстают ночью и убивают всех, кто попадает к ним в руки, дабы отомстить за предательство и надменность агентов. И тогда наши армии отправляются в поход опустошать их жилища, но сие им не удается. Послы, что явились днесь, прогуливались по городу, осматривая его чудеса, но при этом ни восклицаниями и ничем другим не выражали восхищения. Во время аудиенции с обеих сторон произнесено было много любезных речей, и после пира послы были отосланы, одаренные множеством подарков, все больше земледельческими орудиями, кои перекуют они на оружие и восстанут на своих угнетателей. Добрые это были молодцы, видом дикие, ликом яростные. Но племя их и другие такие племена как заноза в боку для моего отца и его совета. У них нет бога, а если мы по доброте сердечной посылаем им миссионера, дабы наставил он их на путь истинный, они его почтительно выслушивают, а потом съедают, и сие мешает воссиять среди них свету веры.
Второй отрывок из дневника Мафусаила
Десятый день. Немного потребно времени, дабы люди, умом не блистающие, увлеклись какой-нибудь новинкою. Не прошло и двух лет с тех пор, как опять вспомнили некую древнюю игру в мяч, а уже в ход пошли словечки, заимствованные из ее правил, хотя, поистине, уши людей разумных и тех, кто занят делами более важными, вянут от этой бессмысленной болтовни и болят немилосердно. Если человек обойдет ближнего своего хитростью и извлечет из беды его выгоду, то чернь говорит об обманутом, что его «осалили», а если кто совершит вдруг деяние знаменательное и славное, то говорят про него, что он «сбил трое ворот». И вот с развязной наглостью гнуснейшие сии уродства вторгаются в самую основу речи и обезображивают то, что прежде было стройным и прекрасным. Нынче по приказу отца моего проводилось состязание это на большом дворе его дворца так, как проводили его триста лет тому назад. Девять человек с лодыжками, одетыми в красное, мерялись силами с другими девятью в синих чулках. Некоторые из этих синих стояли в отдалении друг от друга, пригнувшись, и каждый упирался ладонями в колени и зорко смотрел вперед; этих называют «защитниками» и «полевыми», а почему, бог ведает. Я же этого не знаю, да и знать не хочу. Один красноногий стоял, крутя над головой дубину, каковой время от времени стукал по земле, а потом вновь начинал раскручивать, а позади него пригибался синеногий и много плевал на ладони и звался «ловец». А позади этого пригибался тот, кого называли «судья». И одет он был, как все сейчас одеваются, и что-то царапал на земле палкою, но безо всякого смыслу, насколько я мог понять. И рек он: «Низкий мяч». И засим синеногий пустил с большой силой мяч прямо в того, кто держал дубинку, но не сбил его, ибо не метко прицелился. И тут все те, кто зовется «защитники» и «полевые», поплевали на руки, пригнулись и снова стали зорко смотреть перед собой. А тот, что с дубинкой, не раз и не два позволил метать в себя мяч, но так пригибался и отгибался, что ускользал от удара; все же прочие плевали на руки, а он тем временем старался пришибить судью дубиною своею, но не успевал в том по причине плачевной своей неуклюжести. Но пришел и его час, и успел он в замысле своем и положил судью замертво, чем был я весьма доволен, однако сам он тоже пал на землю, не ускользнув на сел раз от мяча, каковой разбил ему череп к великой моей радости и удовлетворению. Решивши, что сие есть конец, попросил я у отца моего дозволения удалиться и получил оное, хотя те, кто стоял рядом со мной, остались, дабы посмотреть, как все прочие друг друга покалечат. Я же вдоволь насмотрелся на эту забаву и более не пойду ее смотреть, ибо редко наносится удачный удар и потому не хватает игре этой азарта. А кроме того, был там Иевел, и изливал он насмешки на этих нынешних игроков и восхвалял непобедимые команды, которые знавал он триста лет тому назад, ныне все перемершие и сгнившие — хвала Богу, его же деяния всегда во благо!