Тогда я рассказал, что нашёл разрисованный портрет в комнате сестёр, и убежал подобру-поздорову: дело принимало серьёзный оборот, да и времени на объяснения у меня не было – предстояло ещё раздать кипу портретов.
Теперь я отправился прямиком в аптеку Пьетрино Мази.
Какой же урод этот Пьетрино со своей рыжей шевелюрой и жёлтым рябым лицом! Но сам он, бедняга, даже не подозревает об этом…
– Здравствуй, Пьетро, – поздоровался я.
– А, Джаннино! – откликнулся он. – Что дома? Всё хорошо?
– Да, все вам кланяются.
Он достал с полки большую белую стеклянную банку и спросил:
– Ты же любишь мятные пастилки?
Не дожидаясь ответа, он протянул мне пригоршню разноцветных пастилок. Здорово быть братом хорошеньких старших сестёр – все юноши с тобой так любезны! Я взял пастилки, потом вытащил фотографию и, невинно хлопая глазами, сказал:
– Смотри, что я нашёл у нас дома.
– Дай-ка взглянуть!
Но я не дал, тогда он вырвал карточку силой и прочёл надпись голубым карандашом. «Он просил моей руки, нашёл дурочку!»
Пьетрино побледнел, и я решил, что он вот-вот хлопнется в обморок. Но он только сказал, скрежеща зубами:
– Стыд и срам так насмехаться над порядочными людьми, как твои сёстры, понятно тебе?
И хотя я и так всё прекрасно понял, он решил объяснить получше и уже занёс ногу, чтобы отвесить мне пинка, но я увернулся и выскочил на улицу, и даже ухитрился по дороге стащить ещё горсть мятных пастилок, которые рассыпались по прилавку.
Дальше я направился к Уго Беллини.
Уго Беллини – совсем юный адвокат лет двадцати с небольшим, он сидит в конторе своего отца, тоже адвоката, но уже заслуженного, на улице Короля Виктора Эммануила, 18. Уго строит из себя незнамо кого: ходит грудь колесом и задирает нос, да ещё говорит таким толстым голосом, будто из-под земли. Он и правда смешон, что и говорить; но я всё же немного трусил заходить в контору, ведь этот господин шуток вообще не понимает. Поэтому я только заглянул в дверь и сказал:
– Простите, старик Дон Сильва[3] здесь?
– Что там такое? – откликнулся Уго Беллини.
– Вам фотокарточка! – я протянул его портрет, под которым было написано: «Вылитый старик Дон Сильва! Как же он смешон!».
Он взял фотографию, а я тут же бросился наутёк! Видимо, она поразила его в самое сердце: уже на лестнице до меня донёсся его грозный бас:
– Грубиянки! Клеветницы! Невежи!
Ох! Но я не стану здесь описывать все утренние сцены, иначе мне никогда не лечь спать!
Как же вытягивались лица у этих юношей, когда я совал им под нос их портреты, да я чуть не лопнул от смеха, глядя на их гримасы!
Потешнее всех был Джино Виани. Бедняга! Когда я отдал ему его фотографию с подписью: «Портрет осла», его глаза наполнились слезами и он произнёс слабым голосом:
– Моё сердце разбито!
Что-то не верится: ведь если бы у него и правда разбилось сердце, он не смог бы метаться по комнате и бормотать какую-то ерунду.
9 октября
Сегодня Ада, Луиза и Вирджиния весь день терзали маму, чтобы она разрешила им устроить этот бал, о котором они столько болтают. Мама – сама доброта – в конце концов уступила их мольбам, и праздник был назначен на следующую среду.
И вот что интересно: обсуждая, кого пригласить, они вспомнили всех, кого я вчера навестил с фотографиями.
Посмотрим теперь, захотят ли эти синьоры после всех лестных слов, которые они прочли на своих портретах, прийти на бал танцевать с моими сёстрами!
12 октября
Мой дорогой дневник, мне так нужно излить тебе душу!
Невероятно, но от детей одни неприятности! Лучше, чтоб вообще никто не рождался, уж это бы порадовало взрослых!
Сколько выпало на мою долю вчера, сколько нужно было тебе рассказать, мой дорогой дневник! Но как раз из-за того, что досталось мне крепко, я вчера даже не мог писать. Ну и влетело же мне!.. Я до сих пор с трудом двигаюсь, а сидеть вообще не могу. Вся эта история оставила на мне – точнее, на некоторой части меня – неизгладимый след.
Но я поклялся сегодня описать, как было дело, и, превозмогая боль, хочу поведать обо всех моих злоключениях…
Ах, дневничок мой, как же я страдаю!.. И всё за правду и справедливость!..
Я уже говорил тебе давеча, что мои сёстры получили от мамы разрешение устроить бал у нас дома; не могу тебе передать, какая в доме сразу поднялась оживлённая кутерьма. Сёстры метались по дому, шушукались и хлопотали без устали… Все говорили и думали только об одном.
3
Старый испанский вельможа из оперы Джузеппе Верди «Эрнани», который хотел жениться на своей юной племяннице вопреки её воле, эту роль в опере должен исполнять бас.