— Стой!.. Еще одна женщина, изрезанная в куски…
Барыня ничего не ответила. Прямая, точно одеревенелая, в своем черном шелковом платье, с нахмуренным лбом, с жестким взглядом, она о чем то упорно думает… О чем?..
Это может из-за меня барыня злится на барина.
IV
26-го сентября.
Уже неделю я не писала ни строки в дневнике… С наступлением вечера я чувствую себя изнуренной, разбитой, без сил… Я думаю только о том, как бы лечь и заснуть… Заснуть!.. Если бы я могла заснуть навсегда!..
Ах! что за жизнь в этом доме, Боже мой! Невозможно даже себе представить.
Из-за каждого пустяка барыня заставляет вас подыматься и спускаться в оба проклятые этажа… Положительно некогда присесть в бельевой и перевести дух… Дринь!.. Дринь!. Дринь!.. Вскакивай и беги… Все равно, если и нездорова… Дринь!.. Дринь!.. Дринь!.. У меня, в известные моменты, такие боли в животе, что кажется разрывают на части, и я почти готова кричать… Дринь!.. Дринь!.. Дринь!.. Никакого внимания… Болеть не полагается. — страдать не имеешь права… Болеть — это привилегия господ… Мы же должны быть постоянно на ногах и бежать как на пожар, рискуя сломать себе шею… Дринь!.. Дринь!.. Дринь!.. И если не тотчас являешься на звонок, то следуют упреки, раздражение, сцены…
— Ну?.. Чем вы там заняты?.. Или вы не слышите?.. Может, вы глухи?.. Уже три часа вам звонят… Это, наконец, возмутительно!..
Чаще всего происходит следующее.
Дринь!.. Дринь!.. Дринь!..
Пожалуйте… Вы подскакиваете на стуле, точно от толчка пружины…
— Принесите мне иглу.
Я иду за иголкой.
— Хорошо!.. Принесите мне нитки…
Я иду за нитками.
— Хорошо!.. Принесите мне пуговицу…
Я иду за пуговицей…
— Что это за пуговица?.. Мне вовсе не такую нужно… Вы ничего не понимаете… Белые пуговицы № 4… И скорее поворачивайтесь!..
И я иду за белой пуговицей № 4… Можете себе представить, как я ругаю, как я проклинаю барыню про себя?.. Покамест я путешествую, барыня уже переменила намерение… Теперь ей уже нужно другое, — ей уже ничего больше не нужно.
— Нет, отнесите иглу и пуговицы, мне некогда…
У меня ноют бока; колени почти одеревенели, совсем нет сил. Барыня, наконец, удовлетворена… И подумать, что существует общество даже для защиты животных…
Вечером, делая обход, она бушует в бельевой:
— Как?.. вы ничего не сделали… На что у вас уходят целые дни?.. Я не могу вам платить жалованье за то, что вы с утра до вечера прогуливаетесь…
— Но барыня меня все время отрывали…
— Я вас отрывала?.. Прежде всего я вам запрещаю мне отвечать… Я не желаю никаких возражений, слышите?.. Я знаю, что говорю.
Следует хлопанье дверьми, воркотня, которая не прекращается до вечера… В коридорах, в кухне, в саду целыми часами звенит ее пронзительный голос… Ах, что это за несносное существо!..
В сущности, не знаешь, с какой стороны к ней подойти… Что у ней такое внутри, почему она всегда так раздражена? И посадила бы же я ее в лужу, если бы была уверена, что найду сию минуту место.
На днях я страдала больше обыкновенного… Я чувствовала такую острую боль, точно внутренности моего тела раздирали зубами и когтями зверя… Вставая утром, я лишилась чувств от потери крови… Как у меня хватило сил держаться на ногах, ходить, работать?.. Не знаю… Моментами, идя по лестнице, я принуждена была останавливаться, цепляться за перила, чтобы перевести дух и не грохнуться… Я вся позеленела; на висках выступил пот, взмокли волосы… Просто хоть кричи… Но я терпелива к боли, и из гордости никогда не жалуюсь господам… Барыня повстречалась со мной в тот момент, когда я думала, что упаду. Все перед глазами у меня вертелось, — перила, ступеньки, стены.
— Что с вами? — спрашивает она сурово.
— Ничего.
И я пытаюсь выпрямиться.
— Если ничего, — возражает барыня, — к чему эти ломанья? Я не люблю видеть похоронные физиономии… Прислуге это не годится…
Несмотря на боль, я бы с удовольствием дала ей пощечину…
Среди всех этих издевательств я часто вспоминаю прежние места… Больше всего я жалею о том, что ушла с улицы Линкольн. Я была там второй горничной и, собственно, дела у меня никакого не было. Весь день мы проводили в бельевой, великолепной комнате, устланной красным ковром и заставленной шкафами красного дерева с золочеными замками. Хохотали, болтали всякий вздор, читали, изображали приемы у барыни; все это под наблюдением англичанки, готовившей нам чай, — отличный чай, который барыня выписывала из Англии для утреннего завтрака… Иногда метрдотель приносил нам от стола пироги, икру, ветчину, пропасть хороших вещей…