Фотоаппарат издает щелкающий звук и начинает жужжать.
— Что это? — спрашивает мой супермозговитый напарник.
— Пленка закончилась, перематывается.
Когда жужжание прекращается, я достаю пленку.
— Только не оставляй ее здесь, — говорит Олли, как будто я и сам не знаю, что должен забрать пленку с собой.
— Конечно, конечно, — отвечаю я. — Спасибо за совет. Я непременно возьму эту хрень с собой. А теперь, Кейт Мосс, давай-ка займемся делом.
Мы переносим аппаратуру в фургон, и я прошу Олли оставить в нем немного места и вернуться со мной на кухню, чтобы забрать там кое-что еще.
Мы запираем все, что награбили, в одном надежном месте и едем ко мне. Еще десять минут машинной тряски и моторного гудения, и Олли и я вносим в мою кухню и ставим на пустующее место холодильник.
— Неплохой, согласен?
Я вставляю вилку холодильника в розетку.
— Согласен. Лучше, чем твой старый, — отвечает Олли. — У тебя найдется что-нибудь перекусить?
— Не знаю, — говорю я. — Сейчас посмотрю. Молоко, апельсиновый сок и другие напитки я выкинул из холодильника в доме предков той девчонки, а все остальное оставил.
— Бифштексы, курица, креветки... Хочешь бутербродов с креветками? У меня есть сливочное масло.
— Не откажусь. С вином в самый раз!
Олли достает с моей встроенной в стену полки для спиртных напитков бутылку вина.
— Отрой его, а я пока займусь бутербродами. Штопор в складном швейцарском ноже на столе в гостиной.
— Что такое инсулин? — спрашивает Олли.
— Что? Где?
— Вот посмотри. Здесь полдюжины ампул.
Олли наклоняется и указывает на нижнюю полку раскрытого холодильника с шестью запаянными пузырьками инсулина и аптечкой.
— По-моему, какое-то лекарство, верно? Надо вводить эту дрянь в вену, — говорю я.
Олли берет одну из ампул и вертит в руке.
— Нам этот инсулин может для чего-нибудь пригодиться?
— Сомневаюсь, — отвечаю я.
— А не загнать ли нам его Родни?
— Родни? Зачем ему инсулин? Родни имеет дело в основном с травой, медикаменты его вряд ли интересуют. Эта дребедень никому не нужна, выброси ее, — говорю я. — Майонеза там случайно нет?
Инсулин принадлежал мамаше той девчонки, у нее были какие-то проблемы с уровнем сахара в крови или что-то в этом роде. Одну капсулу она носила с собой в сумке, а то, что лежало в холодильнике, было строго рассчитано для нее врачами на целый месяц. Короче, после возвращения в тот вечер домой она сразу попала в больницу и провела там полночи. А Джастин так распереживался, что вернул нам тридцать фунтов.
Пленку Олли отнес фотографу, и через час уже забрал снимки. Вышло довольно неплохо.
14
Приятная беседа
Не знаю, с какими целями эти твари постоянно забирают мои туфли. Пол здесь просто ледяной, а у меня в носках дырки. Надо не забыть в каком-нибудь изломов выбрать себе пар несколько подходящего размера. Хотя, может, и не стоит этого делать. В прошлый раз, когда я напялил на себя чужие носки, у меня на ногах повскакивали бородавки. Копы дали мне одно-единственное драное и грязное одеяльце. Если я подтягиваю его к подбородку, то ноги от ступней до коленей остаются неприкрытыми.
Твари!
Я подхожу к звонку и нажимаю кнопку. Жду некоторое время и жму второй, третий, четвертый, пятый раз, до тех пор пока у окошечка в двери моей камеры не появляется сержант Атуэлл.
— Чего тебе?
— Верните мне туфли, здесь чертовски холодный пол, — говорю я.
— Тебе известны правила.
— Да хрен с ними, с этими правилами. Ну же, я хочу надеть туфли — замерз как собака. Ладно, давай договоримся, за эту услугу позднее я с тобой расплачусь. За мной бутылка.
Сержант захлопывает окошко и возвращается к своим кроссвордам. Ублюдок. Для чего придуманы эти правила об обуви, я, убей, не пойму. Может, чертовы кретины боятся, что я задумаю обойти правосудие и повешусь на шнурках? Чушь собачья. Я никогда ничего подобного не сделаю. Во-первых, потому что я большая скотина и себе, любимому, ни за что не причиню вред, во-вторых, потому что у меня туфли без шнурков.
Я задумываюсь над этим вопросом. Интересно, если бы я был индийцем, забрали бы они у меня тюрбан? Нет, конечно, не забрали бы. Не посмели бы. Позволили бы мне его оставить из чувства уважения к моему вероисповеданию. А с помощью этой фигни я с большей легкостью покончил бы с собой, так ведь? Выходит, кругом царит расовая дискриминация, по-другому это безобразие не назовешь.
Я опять звоню.
Сержант Атуэлл вновь подходит к окошку.
— Что на этот раз?
— Вот если бы, предположим, я был индийцем, вы ведь не забрали бы у меня тюрбан, верно? — спрашиваю я.
— Тюрбан не забрали бы, а обувь не оставили бы ни при каких обстоятельствах, будь ты хоть сам чертов Махатма Ганди. Я не верну тебе туфли, и точка.
Сержант уходит.
Вообще-то я и не должен был находиться сейчас в этой проклятой каморке, ведь я согласился приехать в отделение по доброй воле. Все дело в том, что сегодня утром ко мне домой заявился Соболь и стал расспрашивать о деле, которое мы с Олли провернули вчера вечером. На его обычное запугивание: «Мы можем побеседовать либо здесь, либо в отделении», я согласился отправиться в отделение.