Тот дом мы покидали в гробовом молчании, оставив записку в двери, в которой мы поведали, что у этого дома нет хозяина, но внутри есть рабочий котел и консервированная еда, постель и небольшой запас одежды.
В первые недели мне приходилось тащить на себе куда больше снаряжения, нежели раньше. Мой спутник сквозь зубы просил не жалеть его, но я видела, как ему тяжело дается без правой кисти, и как ему больно. По привычке он часто хватал, да и хватает (сейчас реже), что-то или подтягивал лямки дорожного рюкзака, покалеченной рукой, и как при этом он краснеет и едва сдерживает болезненный стон.
После мы больше не видели ни одного человека. Живых больше нет в этой части. В этом я уверена. Их выгнали Твари и те страшные монстры, что глушат все вокруг своим криком. Они нам встречались еще пару раз, но, на благо, мы видели издалека, скрываясь в тени леса, предпочитая попасться лучше Тварям, нежели этим существам. Дмитрий все еще учится стрелять левой рукой. Надо признать, выходит это у него все лучше и лучше.
Мы идем на юго-восток уже около двух недель, но никого так и не встретили. Город за городом, деревня сменяет деревню, дома меняются от больших к маленьким и обратно. Стало снова тепло. В этот раз не было такой резкой смены погоды, как месяцы назад. Теплее становилось постепенно и теперь, мы снова в лете, снова идем под палящим солнцем и стараемся не вспоминать ту зиму. Хочу уговорить идти его к морю, но он настойчиво уверяет, что нужно постараться подойти к Уральским горам и пройти дальше на Урал. Почему? Мы все еще спорим. Так много времени прошло…
Кажется, мы оба поняли, что наша связь ни сколь не постыдна. Нам нравится лежать под гладью звезд, в обрамлении крон высоких деревьев, отличных от тех, что мы видели севернее, и долго разговаривать, жаться друг к другу и мечтать каждый о своем. Несмотря на опасность и угрозу из леса, мне нравится заставать ночи на воздухе. Пускать его в спальный мешок, чувствовать жару от нашего тесного контакта и после спокойно засыпать, зная, что настала его очередь дежурить первым. Мы приняли все, как есть. Не думаю, что спустя столько времени, можно считать это изменой мужу. Не это измена.
Я перестала видеть и желать видеть прошлое. Все эти месяцы, что мы двигались вперед, ни одной ночи, ни одного мгновения воспоминаний. Ничего. Пустота. Будто там на самом деле ничего не было. В какой-то момент мне начало казаться, что это нормально.
Только это и есть та самая измена. Я изменила памяти. Их памяти. Моей любви к тем, кто погиб на моих руках. Дорогие мне люди не заслуживали этой ужасной участи, так же как и не заслужили быть забытыми. Но память доставляет мне страдания, заставляя вновь и вновь переживать те ужасные моменты или радостные совместные вечера, от чего еще больнее, ведь этого больше не вернуть.
Я ужасная жена и мать? Ужасный ли я человек?
Не имею права забывать.
Сейчас мы в странном, но красивом месте. Здесь есть небольшие кустики белых мелких цветов, что благоухают сладковатым, даже можно сказать медовым запахом. Тепло и небо ясное. А звезды все продолжают падать. Одна, две за вечер точно. Голые кроны, каких-то светлых деревьев в этом месте склоняются к земле, переплетаясь и создавая настоящую природную хижину. Мы закидали маленький вход в хижину камнями, что лежали неподалеку. Если кто-то решит к нам пробраться, то быстро и незаметно это сделать точно не удастся. Дмитрий спокойно спит, а я опять трачу драгоценный запас батареи в своем фонарике.
Записи 34-42
Запись 34.
Эта тетрадь скоро подойдет к концу, осталось несколько пустых страниц. Возможно, я буду скучать или вклею сюда еще одну найденную, но…я не уверена, что хочу этого. Мне все равно раньше не сильно нравилось сидеть каждый вечер в обнимку с фонарем и пытаться выцепить хоть что-то из памяти, описывая все-то, что меня окружало. Одиночество, боль, голод, страдания, этим она пропитана. Лично для меня. Хотя иногда, мне сдается думать, будто в ней есть какое-то тепло. Мне трудно это объяснить, но эта тетрадь пахнет ностальгией. Еще не прошло и года, как я начала восстанавливать рушившийся внутри меня мир воспоминаний, начала собирать себя заново, с помощью простой учебной тетради. Зарисовки на её полях напоминают о прожитом не меньше, чем строки и кривые буквы с массой ошибок, сделанных в спешке.
Мы вышли на большую трассу. Нередко стали попадаться искореженные, поломанные флаеры, брошенные автоматы, которые раньше выдавали еду (конечно же, пустые), высокие фонари, подбитые непонятно кем, давно не освещающие дорогу. Впереди виднеется большой город. Дмитрий рассказывает, что когда-то там жила его тётя. Эта женщина любила, когда он и брат навещали её, откармливала до отвала. Лицо его становится мягким, когда он вслух вспоминает, как любил её жаренные острые баклажаны и мясной рулет. Ему, видно, больно это вспоминать, но, как сам Дмитрий говорит, рад, что не забыл те прекрасные моменты. Это город его детства. В нем-то мы и решили попытать удачу: найти что-то съестное, возможно, не такую поношенную, дырявую одежду. Давно мы не заходили в каменные джунгли вымерших мегаполисов.
Сейчас мы отдыхаем на скамье, у старой кофейни. В ней ничего нет. На пыльном полу следы Тварей, впрочем, неудивительно. Большие города их привлекают. Стекла выбиты, столики опрокинуты и лишь пустые глазницы бара, с тускло поблескивающие осколками стеклотары придают этому месту память того, что здесь когда-то была жизнь. Но, вот, что странно, на пустой стене красной краской выведен какой-то странный символ, больше похожий на изогнутую в спираль стрелу. Не похоже, чтобы это осталось еще с тех времен, когда эта кофейня работала. Такое ощущение, что непонятный рисунок сделан впопыхах. Он неровный и весь в подтеках краски. Это оставили люди или те монстры, с которыми нам еще не доводилось встречаться?
Скоро начнет темнеть и мы должны успеть попасть на улицы города, забраться в место понадежнее и переждать ночь. А завтра начнем исследовать местность и искать еду.
Запись 35.
Еды мы не нашли, только жалкую измятую банку просроченного томатного супа. Все, что мы успели обойти здесь – пустое, витрины многих магазинов выбиты, двери практически во все квартиры сняты с петель или поломаны чем-то. Мы обошли десять многоэтажек, потратили на это около четырех часов, но увидели лишь разруху и ничего полезного. Так, словно здесь была война, а после прошлась армия мародеров. Здесь повсюду этот странный символ, тот, который мы видели по дороге в город. На стенах корявые надписи чем-то черным, все почти с идентичным смыслом: «Поддайтесь новому богу!» и еще одни: «Мы мертвы и прокляты! Молитесь!». Здесь явно есть выжившие и их не мало. Дмитрий и я практически уверены, что нам точно не стоит связываться с ними.
Мы видели людей, подвешенных за ноги на фонарных столбах. Их останки были сильно искорёжены, так, словно их кто-то жевал. Мы не сразу поняли, что эти позеленевшие, наполовину сгнившие и мерзко пахнущие куски мяса когда-то были людьми. Не поняли, пока не увидели мертвого мужчину, не тронутого и, кажется висевшего на том столбе не больше нескольких часов. Из его плоских ран на груди еще сочилась кровь, когда мы осторожно подошли, чтобы разглядеть его. Он явно был мертв, но капли до сих пор падали на окровавленный грязный асфальт под ним. Пальцы на руках у него почему-то отсутствовали, а на бледном животе красовался тот самый знак с изогнутой стрелой.
Кажется, это какой-то культ или…мы не знаем, что. Идея с приходом в этот город была одной огромной ошибкой. Завтра на рассвете мы бежим из него, неважно куда, главное подальше. Давящая и настораживающая тишина не дают нам расслабиться ни на секунду. Даже сейчас, когда мы забаррикадировались в одноместном номере отеля, нам кажется, что сквозь плотные портьеры за нами следят чьи-то липкие взгляды.