Моряк бросился быстро готовить шлюпку, искоса поглядывая на пассажира и думая о том, что недаром этот тип с самого начала показался ему странным. И если б не полное безденежье, в котором оказался после того, как с неудачным рейсом его накрыла таможня и отобрала все, ни за что не взял бы его на борт.
Это был еще молодой мужчина, не старше 40 лет. Выглядел он и говорил так, как говорят и выглядят только благородные, а на благородных с деньгами у моряка был тот еще нюх! Одежда у пассажира была высшего сорта — ткань дорогая, а сукно — так из такого сукна только по Парижам и шьют. К тому же, цепочка для часов, брелоки и портсигар были из чистого золота — моряк подсмотрел, когда пассажир прикуривал сигару. И хотя сел он в Румынии, было видно, что прибыл проездом, через много стран.
Просьба отвезти его к одесскому побережью не выглядела странной. Странны были два армейских револьвера да охотничий нож. Этот арсенал моряк разглядел, когда мужчина входил в хлипкую единственную каюту, предназначенную для перевозки пассажиров. Он вошел на борт с одним саквояжем — и моряк подозревал, что в саквояже из оружейного арсенала может быть что-то еще.
Впрочем, и сам моряк, хозяин рыбачьего баркаса, и его малочисленная команда были приучены помалкивать обо всем, что видели, крепко держать язык за зубами. Тем и жили все это время, старательно перевозя контрабанду и людей. А потому странный пассажир попал в подходящее место — несмотря на все свои странности.
«Разбойник с большой дороги, — думал про себя моряк, — или того похуже — лихой убивец, бандит, по которому каторга плачет. Наверняка ждут его в Одессе головорезы, с которыми богачей будет как семечки лущить, на ножи выставлять. Ну да бог с ним, нехай лущит, раз мне золото платит. Только вот держать с ним надо ухо востро».
Моряк и рад был, что пассажир решил покинуть корабль и высадиться на берег. Оно-то и хорошо, если б не шторм. И почему нельзя было послушать разумного совета и переждать шторм в безопасном месте? Часом раньше, часом позже — чего тут вообще спешить? Но делать было нечего. Моряк помнил холодный блеск револьвера — он выглядел гораздо страшнее, чем море перед штормом. Поэтому выхода не было.
Вид черного штормового моря несколько поубавил решимость зловещего пассажира. Старая шлюпка качалась на волнах как яичная скорлупа в ведре с водой. Ужас внушала одна только мысль: лишь шаткие доски станут преградой для пугающей, черной пучины. Пассажир побледнел. Это было видно даже в тусклом свете корабельного фонаря, который матрос из команды держал над головой в то время, когда хозяин баркаса и мужчина по веревочной лестнице спускались в пляшущую на волнах шлюпку.
Привязанная канатом к борту баркаса, шлюпка была закреплена надежно, однако волны все равно перекатывались через борт. Соленые, острые брызги пенных морских барашков, гонимые ветром, накрывали их обоих, и было ощущение, что по лицам хлещут мокрые ветки деревьев, изо всей силы разрезая воздух.
— Отчаянный ты, барин, однако, — с неким подобием уважения произнес моряк, когда странный пассажир спрыгнул в лодку, опасно накренившуюся на правый борт. Веревочную лестницу тут же подняли наверх.
— Ну шутишь, барин? — переспросил он еще раз.
— Отвязывай! — жестко скомандовал пассажир, усаживаясь на скамью.
Моряк быстро отвязал канат и начал грести к берегу. Волны помогали ему, придавая лодке необходимую скорость.
— Видишь, барин, как к берегу несет, — сказал моряк, прерывая наступившую в лодке тишину, — на камнях точно бы разбились! Острые камни у берега. В борт суденышку камень — и поминай как звали. Насмотрелся я здесь такого.
— Как ты знаешь, куда плыть в такой темноте? — спросил пассажир, с тревогой вглядываясь в сплошную, плотную, как покрывало, тьму.
— Так не один год тут плаваю, — улыбнулся моряк, — море, почитай, как дом родной.
— Значит, берег близко? — Мужчина все еще с тщетной надеждой что-либо разглядеть смотрел вперед.
— До берега рукой подать! — уверенно ответил моряк.
— А что ж, тут люди не живут, что ли? — удивился пассажир.
— Как не живут? Барин, ты что? — не понял его моряк, орудуя веслами с такой силой, что на лбу его выступал пот, смешиваясь с солеными брызгами.
— Почему ж тут нет огней на берегу? Маяк или хотя бы костер? Для кораблей?
— Ты что, барин! Не зажигают огни у нас здесь! Плохое место, чтоб зажигать огни! Вот те крест, нельзя!
— Почему же? — в голосе мужчины снова послышалось удивление.
— Сколько душ погубили огни тут, что монастырь даже построили на холме, загубленные души отмаливать, которые огонь на камни приманил…