– Messieurs, – говорил он, – по желанию некоторых уважаемых лиц, я решаюсь передать на ваш суд отрывок из предпринятого мною обширного труда об уничтожении. Отрывок этот носит название «Как мы относимся к прогрессу?», и я помещу его в передовом нумере одной газеты, которая имеет на днях появиться в свет…
– Mesdemoiselles, voulez-vous bien venir écouter ce que va lire le prince?[68] – обратилась княгиня в другую комнату.
Смех и шум прекратились – молодежь высыпала в гостиную.
– Надо вам объяснить, messieurs, что мы, то есть члены консервативной партии, давно чувствовали потребность в печатном органе. У нас была одно время газета, но, отчасти по недостатку энергии, отчасти вследствие некоторой шаткости понятий, она прекратила свое плодотворное существование. Теперь мы решились издавать новую газету под юмористическим названием «Шалопай» – ежедневное консервативно-либеральное прибежище для молодцов, не знающих, куда приклонить голову. Мы выбрали это название, потому что оно совершенно в русском, немножко насмешливом тоне… N’est-ce pas, messieurs?[69]
– Из-за одного заглавия, ваше сиятельство, сколько будет пренумерантов! Вот увидите! – вставил свое слово господин, который хвастался запиской о тлетворном направлении современной русской литературы.
– Итак, messieurs, приступим.
Сила совершившихся фактов, без сомнения, не подлежит отрицанию. Факт совершился – следовательно, не принять его нельзя. Его нельзя не принять, потому что он факт, и притом не просто факт, но факт совершившийся (в публике шепот: «Quelle lucidité!»[70]). Это, так сказать, фундамент, или, лучше сказать, азбука, или, еще лучше, отправной пункт.
Итак, факт совершился!
И мы не отрицаем его, но принимаем с благодарностью. Мы с благоговейною благодарностью принимаем все совершившиеся факты, хотя бы появление некоторых из них казалось нам прискорбным и даже легкомысленным (в публике: «Avalez-moi cela, messeigneurs!»[71]). Факт совершился – и мы благодарим. Мы благодарим, потому что мы благодарны по самой природе, потому что наши предания, заветы наших отцов, наше воспитание, правила, внушенные нам с детства, – все, en un mot[72], создало нас благодарными…»
– Pardon! – раздается голос старого дяди. – Vous avez fourre là une expression française! Mettez plutôt[73], – «одним словом».
– C’est juste, mon oncle![74] Итак, messieurs: «…Все, одним словом, создало нас благодарными. Мы не можем не благодарить, точно так же как не можем не принести наши сердца на алтарь отечества в минуту опасности. Отечество, находящееся в опасности, – это мы сами, находящиеся в опасности! И мы не принесем ему в дар сердца наши – мы поспешим приветствовать его врагов! Нет, мы не сделаем ни того ни этого, потому что отечество и мы – это что-то совершенно нераздельное. Это до такой степени не подлежит отделению в смысле умственности, как и в смысле материальности, что как отечество не может существовать без нас, так и мы не можем существовать без него. А потому, возвращаясь к первичной моей мысли, повторяю: мы благодарим, ибо это есть наша натура.
Теперь рассмотрим несколько близким образом, что такое есть это священное право благодарить.
Благодарить – это фимиам. Это возносящийся фимиам сердца. Точно так же, как для того, чтобы понятно писать по-русски, надобно прежде всего и преимущественнейше обзнакомиться с русским языком и памятниками грамотности, точно так же, повторяем мы, для того, чтобы благодарить, надобно иметь доброе и преданнейшее сердце. Но преданнейшее сердце не только благодарит, но и преимущественнейше предостерегает. Или, лучше сказать, не предостерегает, в грубом значении этого слова, но от благодарных чувств заявляет. Мы не отрицаем совершившихся фактов, мы благодарим, но в то же время заявляем! Мы заявляем, потому что имеем преданнейшее сердце, и потому заявление является на устах наших не в печальном образе горькой улыбки, но в прекрасном виде улыбки, исполненной доверия. Мы не осмеливаемся изречь из наших уст: «Довольно!», ибо не можем даже знать, действительно ли есть то довольно, что нам кажется таковым. Но мы говорим: «Примите благоговейный фимиам, который испускают наши сердца, и ежели мы ошибаемся, то дайте нашей мыслительности другое направление!»
– Encore une fois pardon![75] – вновь откликается дядя. – Мне кажется, это не совсем точно! Не лучше ли сказать: «Дайте другое и, конечно, столь же благоговейное направление нашей мыслительности». А еще бы лучше: «нашим мыслительным благожелательностям»? N’oubliez pas, mon cher, que vous protestez (ты мягко стелишь, да жестко будет спать, comme dit un charmant proverbe russe), et tu sais que dans ces choses-là rien n’est à négliger![76] Присутствующие переглядываются между собой, как бы говоря: какой тонкий старик!
76
Не забывайте, дорогой мой, что вы протестуете… (как гласит превосходная русская пословица) а ты знаешь, что в этих вещах нельзя ничем пренебрегать! (