На 7 сентября 1928 года
Кладбище. Подхожу к могиле Нины. Могила совсем измененная, странная, чужая, с кривым крестом, с разбросанными кирпичами. От дорожки ее отделяет дощатый заборчик: объявления наклеены, афиши. Большое объявление – почерк Нины, синим и красным карандашами размашисто написано: «Я очень недовольна. Не то, не то, не то…»
Вижу, что портрет Нины исчез (в действительности на могиле нет никакой фотографии) и на его место повешен другой, совсем не похожий на Нину, – лицо в профиль, унылое, сердитое, растрепанное. Во сне мне очень горько, что на могиле такой беспорядок.
Ночь на 29.IX .28
Длинный и совершенно забытый сон о жизни и смерти татарского хана и о степи.
1. Простор степи, заходящее солнце, темные люди, кони, палатки, высокие травы (все – в темно-коричневых, красноватых тонах). 2. Мужское монгольское лицо, искаженное страданием, в странной островерхой парчовой шапочке. Немолодое лицо. 3. То же лицо, опрокинутое, страшное, посиневшее и напряженное, застывшее в неестественной позе тело, перекинутое через седло. Голова у стремян. Конь живой и черный.
Второй сон
Царская палата. Кремль. Красное сукно на полу. Крошечные решетчатые оконца. Скамьи у стен. Печь из пестрых изразцов. Стол, покрытый не то ковром, не то яркой тканью. У стола – царь Иоанн IV Грозный, с опущенной на грудь головой. Я – мальчик лет 13–15, кудрявый, в белом кафтане, в мягких, с загнутыми носами сапожках. Я – прислужник, стою у двери. Царь подает знак – открываю дверь и с древним поклоном впускаю в палату высокого и толстого боярина с рыжей бородой. Второй знак царя – подаю кубки и вино в тяжелом кованном жбане из серебра. Наливаю. Ощущение безумного страха, что могу пролить или подать не так, как нужно, и царь разгневается… Обхожу стол, наполняю кубки. Чувство неминучей и страшной опасности – близости смерти – растет. Опущенными глазами слежу за своим шагом – лишь бы не споткнуться. Вино налито. С огромным облегчением отхожу к двери. Мне радостно и весело: все сошло хорошо. Третий знак царя – ухожу из палаты.
1933 год
10. VII. – понедельник
Прошедшее всегда длится в настоящем и отражается (пусть призраком) в будущем, прошедшее всегда полноценно и полнозвучно (все-таки и несмотря ни на что…). Неверность же и вопросительность будущего двугранна и узка и напоминает заботы о еще не рожденном младенце: гений или идиот? Святой или преступник? Потом же оказывается, что всего-навсего и только – тошнотворная посредственность с геранью в петличке и с номером профсоюзного билета. Скучно.
Уход в прошедшее продолжается – и мне из него не выбраться, пожалуй, до самой смерти: настоящее весьма нереально, а будущего, конечно, не существует вовсе. У меня слишком хороший вкус, чтобы думать о будущем. Я не думаю и этим утешаюсь.
От К. В. нет ничего, но о нем кое-что есть[237]. Жив – это, может быть, самое главное. Очень крупные неприятности (неизвестные мне), в результате которых не пишет никому. Так как в этом очень много страшного, стараюсь не думать об этом ДО КОНЦА. Ничего на свете так не боюсь, как думать и делать до конца. Страус я. А вокруг – пески и пески.
Жизненный тонус, конечно, упал. В этом и все дело, по-видимому. Несмотря на это, умею быть, когда нужно, заразительно веселой: воспитание определенного класса, за что определенному классу и благодарна. Иногда мне кажется, что эта веселость механической куклы. Балетная улыбка, во всяком случае, появляется все чаще и чаще. Ну и пусть?
Пусть – очень хорошее слово. Мой девиз теперь видоизменен и звучит так: «Все проходит – пусть!»
Продолжаю курить отвратительные папиросы, читать прекрасные книги, давать немногочисленные уроки и (в общем) сидеть без дела. Очень жарко и очень солнечно. На воздухе бываю только в случае крайней необходимости.
Это – кусочки из письма к Л.[238], кот[орая] отдыхает сейчас в санатории для нервных под Лугой. Там озеро и монастырь.
11 июля, вторник
Вчера вечером Гота, с которым – почти после двух лет – рецидивные встречи. Вчера написала, и совершенно правильно: «прошедшее длится настоящим». Для полноты повторности событий теперь должен бы приехать Ник. Из соображений высшего остроумия, непреодолимой тревоги и крайней потерянности послала ему сегодня четыре слова в зеленом конверте без всякой уверенности в том, что он их получит. Ник. молчал полгода и в июне прислал неожиданное и странное письмо, в котором было множество вопросов. Ответила, конечно, не отвечая, кажется. Умолк вновь. Политика человеков прозрачна и смешна. Я вот живу без политики – и это жаль.
237
К.В. Островский был арестован 22 ноября 1929 г. Он проходил по делу сотрудников Русского технического общества (К.В. Островский, В.И. Тейдеман, С.К. Грилихес и А.П. Шведчикова) (Архивная справка ФСБ по Делу 1920–29 // Архив Центра «Возвращенные имена»). Они обвинялись «в экономическом шпионаже в пользу буржуазной Латвии и Финской концессии, в тесной связи с расстрелянным за вредительство и экономическую контрреволюционную деятельность профессором Пальчинским». Русское техническое общество было объявлено «рассадником контрреволюции и антисоветских настроений» среди инженерно-технических слоев Ленинграда. По постановлению особой тройки ОГПУ в ЛВО от 1 сентября 1930 г. Островскому было «определено содержание в концлагере сроком на 8 лет».
В архиве Островской имеется адресованное ей письмо А.И. Солженицына от 18 мая 1969 г.: «Мои друзья <…> сказали мне, что Вы хорошо знали семью Пальчинского и его самого. <…> Мне интересно бы знать:
1. Откуда происходила вся семья Пальчинских, каковы были отец и мать его, какие традиции были заложены в его воспитании?
2. Откуда пришло к нему революционерство и откуда страсть к инженерии?
3. Его наружность (особенно – к 1913–17 гг., да и в 20-е), черты его характера. Разные бытовые случаи, как бы мелки и незначительны они ни казались.
4. Его фотографии – особенно (нельзя ли на некоторое время получить их?).
5. Данные о его жизни, взглядах и частых высказываниях после революции и до дня ареста.
6. О его жене и дочери (кажется, была дочь?).
За все, что Вы сможете мне сообщить, – сердечно благодарю Вас заранее. Всего Вам доброго и здоровья прежде всего. (Подпись)» (ОР РНБ. Ф. 1448. Ед. хр. 97). Ответ Островской неизвестен. Петр Пальчинский – прототип Петра Ободовского, одного из героев эпопеи Солженицына «Красное колесо».
238
Имеется в виду Л.Д. Оранжиреева. Ее нервное заболевание могло быть связано с тем, что в 1925 г. был расстрелян ее брат Николай.