«Стук, стук, стук!» – прыгают колеса по шпалам.
90 верст, смотрим мы на верстовые столбы, 89, 88, 87 – куда это? К Новороссийску, что ли?
26 февраля. Сегодня показалось солнце. Настоящая весна. Идем над путями. Дорога немного накаталась. Я иду с Гильдовским по шпалам, считаем столбы, уже 73, 72 версты. Шагаем со шпалы на шпалу. Уже видна станица Полтавская.
Вдруг справа неожиданно раздался орудийный выстрел.
«Ввииу!» – провизжал снаряд. И рядом с дорогой поднялся столб дыму. «Бах!»
«Бум!» – опять ухнуло вправо. Обозы понеслись рысью. Поручик Кальтенберг подлетел к своей повозке, вынул из сундука пару новых сапог и ускакал вперед. Дело плохо, сзади подымалась паника. За нами в версте был наш бронепоезд, он завязал перестрелку.
Впереди в трех верстах река и железнодорожный мост. Я прибавил шагу. Обозы мчались вовсю, наши повозки были далеко впереди. Нас обгоняли кавалеристы.
– Нажми, нажми! – смеялись они над нами.
– Алексеевский конный дивизион пошел назад! – пронеслось по рядам. – У красных только одно орудие!
Я, пробежав версты две, встретил Гильдовского, пошли шагом вместе.
На путях стоит тяжелый бронепоезд «Канэ» с целым составом. Я страшно устал и предложил Гильдовскому сесть на поезд. Мы забрались на площадку, груженную пшеницей. Мимо идут батареи, повозки, конница. Уже все части прошли, никого нет, а наш поезд стоит. Сидим час, другой. Решили идти пешком. Проходим мимо орудия «Канэ», оно отпустило сошники в землю и готовится к бою. Подходим к мосту. Перешли мост, нас догнал бронепоезд. Перешли реку Протоку. Мосты взорваны. Получил жалованье 80 рублей.
27 февраля. Уже весна в полном разгаре, но грязь страшная. Теперь мы идем в корпусном резерве, а за нами идут корниловцы и дроздовцы, но мы идем всегда вместе. Сильная грязь. Сегодня к вечеру пришли в ст. Новодеревянковскую, но не остановились, перешли плотину и остановились в станице Каневской. Приказано навести линии. Наводили часов до 11 ночи. Есть сильно хочется. Дежурю в штабе дивизии возле школы. Пошел искать чего-нибудь съедобного. Денег нет. С трудом у сторожихи школы выменял за свой медный кофейник кусок белого хлеба и сало. Утром выступили. Хотя ноги натерты, но идти легче. Есть тропинки. Степь сменяли болота и перелески, вдали в ясном небе видна белая цепь кавказских гор. Виден Эльбрус. Говорят, в ясную погоду виден и Арарат. Но я не видел. До гор еще, говорят, верст 100. Проходим через кустарник. Я иду сбоку двуколки. Со мной шагает обозный ставрополец.
Он сломал ветку орешника, очистил ее от листвы, говоря: «Хорошее дерево, на мундштуки, на что угодно, на!»
И он отрезал мне кусок дерева.
– Зачем?
– Возьми, придешь домой, мундштук сделаешь, у вас такого дерева ведь нет!
«Когда-то я вернусь домой!» – подумал я, пряча дерево в карман. Сбоку окапывали орудие.
28 февраля.
«Тифозная вошь»
Сегодня пришли в Староминскую. Хорошая станица, как вообще все кубанские станицы. Две церкви. Каменная новая, деревянная старая, гимназия, магазины, тротуары, даже электричество. Лучшие хаты заняло начальство. Пока мы возились с линией и пришли в команду, настал вечер. Пришли к фельдфебелю грязные, голодные.
– Где нам помещение?
– А вон! – указал он. – В конце улицы две хаты. Размещайтесь там четыре человека!
Пошли. В одной хате семья человек 15. Хозяйка умоляет не занимать хаты, говорит, дети у нее больные. Черт бы их побрал. Идем в другую хату. Пустая, холодная, и окно выбито, но печь теплая – видно, сегодня топилась. На печи тепло, а в хате холодно. Мы трое залезли на печь и растянулись на теплой печи, ругая все на свете. А Гильдовскому не было места на печи, он ходил по хате и ругался. На печке же было тепло, и мы начали дремать. Гильдовский ходил, ходил по хате и полез к нам.
– Подожмите ноги! – сказал он. – Я хоть посижу на печи!
Он сел.
– Ох! – сказал он через 5 минут. – Ну и вшу я поймал, большую на печи и, наверное, тифозную, я спрашивал хозяйку, она говорила, что тут спали тифозные…
Мы, как ужаленные, вскочили с печи и легли внизу на досках.
– А я тифу не боюсь! – сказал Гильдовский. – Два раза болел им, эх, пропадать так пропадать! – вздохнул он и растянулся на теплой печи.
Мы целую ночь дрожали на голых досках и утром рады были, что выступаем, хоть дорогой согреемся.
– А знаете что! – сказал Гильдовский утром, неохотно слезая с печи. – Ну и выспался же я на печи, а насчет тифозной вши я вчера соврал! – засмеялся он.