Попил чаю с сухарями. Надел белую выглаженную рубашку. На троллейбусе поехал в храм. Со мной в десять вечера усталые горожане, что спешат домой, и старушки, которые едут туда же, куда и я.
Выхожу. В глубине кладбища сверкают огни – там храм! Вступаю на кладбище. И сразу, ободряя, – береза, на которой белеет табличка-указатель (это я несколько дней назад ее прибил): «Храм Успения Божией Матери». Немного боязно. Настоятель рассказывал, как в прежние времена молодежь специально собиралась в пасхальную ночь у храмов, чтобы побезобразничать, пообижать верующих. Секундный страх прогнал решительным: я с Богом, и Он от всего плохого убережет!
Храм. Знакомые. Здороваюсь сдержанно: целоваться еще нельзя, еще страстные дни. За руку здороваюсь с по-праздничному нарядными рабочими, с достоинством киваю знакомым женщинам-церковницам.
А далее праздничное богослужение, которое запомнилось как пир благодати и радости. Крестный ход, первый в моей жизни, который я воспринял с такой силой, как будто это был на самом деле ход в ночи Мироносиц ко гробу, как будто злые стражники нас могут не впустить ко Христу. А когда священник провозгласил: «Слава Святей, Единосущней, Животворящей и Нераздельней Троице…» – у меня мороз пошел по коже.
Сама служба мучительно тесная, такая тесная, что сам себя чувствуешь членом огромного организма – Тела Христова. Качнутся прихожане в одну сторону – и я с ними. Поднять руку, чтобы перекреститься, – роскошь.
Я нюхал красную свечку, которую держал в руках, она пахла по-особому. Сорвал голос, крича: «ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ!» Сильно устали ноги.
После богослужения разговлялись. Батюшки – у себя, чем-то священным. Я – с рабочими.
С нами женщины, сотрудницы храма, среди которых одна – очень красивая монахиня лет тридцати. Отец Димитрий, старенький священник, похожий на св. Николая Чудотворца (только у о. Дм. поменьше борода), пришел с ней христосоваться, дал ей яичко и стал целоваться. А она никому не давала себя поцеловать.
Монахиня – строго, отворачиваясь:
– Батюшка, мне нельзя так христосоваться.
Он, настойчиво пытаясь ее поцеловать:
– Матушка, в Пасху целоваться можно даже монахам.
Разговлялись яйцами, пасхой, куличами, тортом и кагором.
Народ в храме спал на полу на каких-то тюфяках, кто-то тихо беседовал о духовных вещах.
Я вышел на улицу. Светлело небо. Чудесно пахло весной, зеленью, сладкими куличами, и пели соловьи. Этот запах и пение птиц звучат во мне, как будто это было вчера.
И еще… звук трамвая на повороте. Это был первый утренний трамвай. На нем я доехал домой. Стал целовать спящих родителей, предлагать им христосоваться. А потом, утомившись, и сам лег спать.
Моя Семинария. Поступление
Духовная жизнь не зависит от чудес. Есть чудеса или их нет, это никак не должно сказываться на нашей вере. И уж тем более нельзя в связи с происходящими в нашей жизни чудесами заключать, что нас как-то особенно любит Бог или что мы более духовны, чем другие. По мысли Святых Отцов, чудеса как раз часто свидетельствуют о другом. Они не свидетельствуют о высокой вере, а являются поддержкой немощным в вере людям. Это жест любви Божией, который поддерживает, укрепляет унывающего человека, говорит ему: не робей, оставь колебания, Я – здесь.
Вспомним хотя бы чудо воскрешения Лазаря. Спаситель воскрешает Лазаря не потому, что это был Его друг, даже не потому, что Лазарь был хорошим человеком и хорошо было бы ему прожить еще лет двадцать-тридцать. Христос воскрешает Лазаря в перспективе Собственной Смерти. Воскрешает Лазаря, давая людям знак: Он – владыка над жизнью и смертью. Он «имеет власть отдать ее и имеет власть опять принять ее» (ср. Ин. 10, 18).
Не будь этого чуда, как и других удостоверений Его силы и любви, сложно сказать, что стало бы дальше с Апостолами, соприкоснувшимися со страшной реальностью Его Страстей и Смерти…
В самые драматичные моменты истории, когда человек готов поколебаться и начать тонуть, Господь приходит на помощь и дает знак: держись, Я тут.
Страшный 1917 год… Государь отрекся от престола. Как жить русскому человеку? И Господь в этот же день, день отречения, посылает людям икону: Божия Матерь «Державная». Богоматерь держит скипетр и державу, знаки императорской власти. Это знак, что теперь она становится Царицей и Заступницей народа русского.
Большевики убивают священников, посягают на храмы, и в те же страшные 1917–1919 годы по всей Руси идет массовое чудо обновления икон. Прежде потускневшие, почти черные доски просветляются, и лики на них начинают сиять огнем и переливаться многоцветьем красок. Вся небесная рать, чьи лики просветляются и украшаются, – на стороне гонимой Русской Церкви…