— Мы нужны ему, чтобы придать процессу видимость законности? — с сомнением спросил Людвиг.
— Или не нужны, потому что мешаем ему в этом процессе, — бросил Генрих.
— А может, он просто отравит нас за этим завтраком, — заметил Шон. — Подаст яд, что подействует лишь через несколько часов после нашего ухода, а после скажет, будто бедные инквизиторы скончались от кашлюхи.
— Касси знает, какую подготовку мы проходим, — не согласился я с ним. — Если бы мы обнаружили яд в нашей еде или питье и публично его в этом обвинили, это стало бы для него огромным бесчестьем. — Я помолчал и покачал головой. — Он этого не сделает.
Мы, инквизиторы, обучены распознавать яды, и наше умение в этом деле значительно превосходит мастерство искуснейших парфюмеров в определении состава благовоний. А ведь кроме обоняния мы пользуемся еще и вкусом. Но на свете слишком много ядов, и постоянно создаются новые, все более совершенные, чтобы мы могли чувствовать себя в полной безопасности. Особенно общаясь с кем-то вроде архидьякона Касси — ядовитой змеей прямиком из гнусного ватиканского гнезда.
— А что бы мы сделали на месте архидьякона? — спросил Людвиг.
Я покачал головой.
— Я бы не делал ничего. Присмотрелся бы к вам и попытался оценить, что вы за люди и чего от вас можно ожидать.
— Я тоже, — кивнул Генрих. — Но мы — это мы, а черт его знает, что творится в голове у такой ватиканской гадюки!
— А ты, Людвиг? — Я перевел взгляд на Шона.
— Я думаю так же, как и вы. Даже такой человек, как Касси, знает, — наш спутник с силой стукнул костяшками пальцев по столу, — что инквизиторов не убивают безнаказанно. Особенно если ты прибыл из Ватикана.
Затем он помолчал мгновение.
— Что вовсе не означает, будто он не попытается нас убить, когда мы начнем ему сильно мешать, — добавил он. — А подосланные им убийцы представят нашу смерть как несчастный случай…
— …или пьяную драку, или уличное ограбление, — вставил Хайдер.
Я на миг задумался.
— В таком случае постарайтесь ограничить выходы из Инквизиториума лишь самыми неотложными служебными делами, — распорядился я. — Всегда надевайте официальное облачение инквизиторов и нигде не слоняйтесь в одиночку.
— Мы же сваримся, — буркнул Генрих, подумав о наших плотных куртках и плащах.
— Однако стоит потерпеть, — вздохнул Людвиг. — Пусть бы уже все это наконец кончилось.
Я знал, что в этих словах крылась мечта не столько о конце жары, сколько о возвращении нашего начальства. В этой тоске не было ничего для меня обидного, ибо я и сам понимал, что являюсь всего лишь пешкой, которая, к собственному изумлению, в мгновение ока была перенесена со спокойного поля шахматной доски на восьмую горизонталь. И теперь все вражеские фигуры думали лишь о том, как ее сбить.
— Люди как будто уже попривыкли, — заметил Хайдер. — И к зною, и к кашлюхе. Боятся, но… — Он пожал плечами. — Словно бы близкая смерть стала обыденностью, которая вызывает не гнев или страх, а смирение. Кто-то подрался, кто-то напился, а кто-то умер… Так, день как день…
— И то хорошо, — ответил я.
— Это обманчивое спокойствие, — не согласился Людвиг. — Нам удалось убедить Шпайхеля произнести его эпохальную проповедь, удалось поговорить и с другими проповедниками, чтобы они призывали людей к стойкости и уважению к ближним… Все это так… Но так же верно и то, что все может рухнуть в один миг.
В трапезную скользнула Кинга и хотела было прошмыгнуть вдоль стены, но я обернулся в ее сторону.
— Не стесняйся нас. Что тебе нужно? — спросил я.
— Я не хотела мешать, — тихо объяснила она. — Пришла лишь за хлебом и медом, потому что малыш просил…
— А как этого мальца вообще зовут? — поинтересовался Генрих.
— Кристиан, — ответила Кинга.
— Доброе имя, — похвалил мой спутник. — Истинно христианское.
— Ступай к Хельции, пусть даст тебе все, что нужно, — сказал я.
— Благодарю, господин инквизитор. — Она сделала книксен и скользнула в сторону кухни.
— Что это она сегодня такая тихая да смирная? — удивился Людвиг.
— Да разве за женщинами угонишься? — буркнул Генрих. — Отчего она сегодня такая, а не иная, а завтра — снова совершенно другая? Не нашего ума это дело. — Он покачал головой.
— Что ни говори, а Кинга красавица, — проговорил Шон очень тихо, чтобы его случайно не услышали на кухне. — Будущему мужу с ней ох как повезет.
— О да, — широко ухмыльнулся Генрих. — Жениться-то я бы на ней не стал, а вот несколько брачных ночей, а то и медовый месяц провел бы, и даю вам слово, — он высоко воздел палец, — в этот месяц я бы из постели почти не вылезал.