— Напоминать народу Божьему, что он некогда пребывал в пучине и тьме язычества, неуместно, — произнес Генрих порицающим тоном. — История мира начинается с рождения Иисуса, а все, что было до того, должно быть из нашей памяти вычеркнуто.
— Немного жаль было бы Аристотеля и Платона, — заметил я. — Не говоря уже об Архимеде, — добавил я.
Генрих возмущенно фыркнул.
— Ты же знаешь, что я не об этом, — ответил он. — Но скажи: к чему чтить этих греческих героев, служивших древним дьяволам? — хмыкнул он. — Мало у нас своих собственных героев?
Хайдер не был одинок в подобных суждениях. Внутри Церкви на протяжении веков, пожалуй, с самого зарождения христианства, раздавались голоса, призывающие поступить с памятью о языческих традициях так же, как римляне поступили с Карфагеном: разрушить, распахать и посыпать солью. Но как-то это никогда не удавалось, хотя бывали годы и места, когда с памятниками античности обходились весьма сурово.
Мы вошли во дворцовый двор, в самом центре которого почетное место занимал большой мраморный фонтан, изображавший стоявшего на постаменте Аполлона в окружении сидящих Муз. Аполлон спокойно и с задумчивым выражением лица играл на лире, тогда как Музы по неведомой причине отворачивались от него, а из их протянутых рук струйки воды били в чашу фонтана. Выглядело это так, будто девицы открыли для себя новый и столь увлекательный способ времяпрепровождения, что им было совершенно наплевать на своего бога и его музыкальные экзерсисы.
Прямо перед широкой лестницей, ведущей к дверям дворца, нас приветствовал богато одетый придворный. Я узнал в нем одного из знатных компаньонов Касси. Мужчина учтивым жестом снял шляпу, и, видя это, я и мои спутники сделали то же самое.
— Да будет прославлен Иисус Христос, — приветствовал он нас торжественным тоном.
— Во веки веков, аминь, — столь же торжественно ответил я.
Голова спутника архидьякона напоминала полную луну, водруженную на человеческие плечи. Вот только вместо сияния у нее на макушке был линялый хохолок в форме тонзуры. Выглядел этот придворный забавно и даже гротескно, но, судя по донесениям Святого Официума, он был отменным фехтовальщиком. А поскольку в Италии любили поединки с мечом в одной руке и кинжалом в другой, то, должно быть, это был еще и человек весьма отважный.
— Меня зовут граф Джованни Скальца, и от имени отца архидьякона я хотел бы сердечно приветствовать вас, господа инквизиторы. Мы премного благодарны, что вы соизволили принять приглашение, — произнес он. — Прошу, следуйте за мной.
— Не нравится мне эта учтивость, — прошептал Людвиг тихонько, почти не шевеля губами.
Правда, учтивость, проявляемая врагом, всегда тревожит, особенно когда прекрасно знаешь, что проистекает она не из рыцарского благородства, а лишь из коварного умысла. Но заметьте также, мои любезные, что нет более честного подхода к переговорам, чем тот, когда оба переговорщика пытаются обмануть друг друга и оба прекрасно осведомлены о намерениях противника.
— А оттого, что сам господин граф встречал нас на пороге, я прямо-таки зарделся от умиления, — так же тихо, как до этого Людвиг, на сей раз отозвался Генрих.
Мы могли насмехаться или шутить, но я был уверен, что мои спутники, как и я, внимательно и тщательно наблюдают за всем вокруг. Не то чтобы у меня были какие-либо иллюзии, будто это нам чем-то поможет, если дойдет до худшего. Герой, побеждающий толпы противников, — это выдумка рыцарских романов. В действительности у легковооруженного человека нет никаких шансов в схватке с ордой врагов. Если он будет сражаться в чистом поле, его окружат и изрубят. Если зажмется в угол, на него накинут сеть или придавят мебелью. Если бросится бежать, его застрелят из лука, арбалета, закидают ножами или спустят собак. Даже кажущийся бессмертным Ахилл перестал кичиться своей неуязвимостью, когда получил удар в пятку.
Разумеется, если дойдет до драки, мы не отдадим свои шкуры даром, но никто из нас не рассчитывал сохранить жизнь, если враг очень захочет ее у нас отнять. Поэтому единственное, на что мы могли надеяться, — это на благоразумие Касси. И пусть он был сыном епископа и ватиканским архидьяконом, но, видите ли, мои любезные: Инквизиция просуществовала полторы тысячи лет не потому, что мы легко прощаем, когда убивают наших товарищей. Крот, птица и рыба — символы Святого Официума, что означает: от карающей длани инквизиторов не укрыться ни под землей, ни в воздухе, ни под водой. Святая Инквизиция настигнет своих обидчиков хоть на краю света и постарается не просто предать их смерти, но и сделать жестокость этой самой смерти общеизвестным, устрашающим примером. Вот так мы и утешали себя, идя на завтрак к архидьякону.