Он резко открыл рот, словно хотел возразить, но тут же захлопнул его так сильно, что у него лязгнули зубы.
— А вы не арестуете меня, когда узнаете? — жалобно спросил он.
— Нет документов, нет ничьих показаний, так что мне и арестовывать тебя не за что. Пока что, — решительно подчеркнул я. — А теперь говори.
— Кто-то донес, что я отравил людей, — признался он так тихо, что почти шепотом. — Но я бы в жизни такого не сделал, потому что…
— А какое нам до этого дело? — прервал я его, нахмурившись. — Инквизиция не преследует отравителей. Пусть этим занимаются городские власти. Что до меня, можешь хоть самого бургомистра отравить или весь городской совет, если у тебя хватит на то смелости, решимости и будет такое желание. Лишь бы ты сделал это из обычных человеческих побуждений, таких как месть или жажда наживы, а не для того, чтобы распространять славу дьявола и демонов.
Он слабо улыбнулся.
— Написали, — на этот раз он уже шептал, — что я подлил яд в кропильницу в притворе церкви под названием Меча Господня.
Я мгновение молчал.
— Ах вот как… — наконец ответил я и кивнул. — Расследование по такому делу действительно было бы нашей задачей. Но ты ведь не делал ничего подобного, Йонатан, правда?
— Конечно, нет, — ответил он покорным, угасшим тоном. — Я даже не знаю, где стоит эта церковь.
— Конкуренция среди купцов порой принимает устрашающие размеры, — сказал я. — Вижу, у аптекарей дела обстоят не иначе…
Он кивнул.
— В Кобленце моего знакомца забили дубинками, когда он вечером возвращался домой, — с грустью вздохнул он. — Только потому, что он не соглашался на сговор цеха, чтобы у всех аптекарей были одинаковые цены. У Детлефа, этого моего знакомого, был доступ к более дешевым поставщикам, так какая бы в подобном сговоре была для него выгода? Прибыль у него была бы выше, но клиентов меньше. Он спорил и спорил, дискутировал, пока наконец коллеги по цеху не решили, что с них хватит споров и дискуссий, и забили его, когда он возвращался из кабака. Троих детей оставил и жену совсем молодую. — Баум снова вздохнул, не знаю, то ли из жалости к семье убитого, то ли из-за того, что молодая женщина пропадает во вдовстве.
— Печальная история, — признал я.
— А медики? — Он посмотрел на меня. — Думаете, они счастливы, видя, что мы, аптекари, не только превосходим их в знании лекарств, но и умеем ловко обследовать пациента и назначить ему правильное лечение? Может, у меня и нет университетского диплома, но уверяю вас, если бы вы, не дай Бог, заболели, я бы посоветовал вам лучше, чем любой лекарь.
— Ну вот еще! Зачем же нам лекари, раз у нас есть аптекари? — с деланным энтузиазмом воскликнул я.
Баум слегка улыбнулся, ибо, к счастью, был достаточно сообразителен, чтобы понять мой сарказм.
— Видите ли, господин инквизитор, я не сложу сломанные кости, не вырежу свищ или геморрой. Язвы, может, и смог бы вскрыть и очистить, но предпочел бы этого не делать, потому что мне это противно. — Он содрогнулся. — Так что для таких вещей медики, или, вернее, хирурги, очень даже подходят и полезны… Я не отрицаю этой полезности, только пусть они нам, аптекарям, не мешают действовать…
— И как же проявляется недовольство лекарской компании по отношению к вам?
— Доносят на нас городским властям, — ответил он. — Требуют издания указов, чтобы мы не имели права практиковать или давать советы. Хотят, чтобы вся наша деятельность сводилась к растиранию лекарств по их заказу. А так быть не может! — Он гневно тряхнул головой.
В винной лавке «Под Распевным Козликом» наружу были вынесены стол и две скамьи, но поскольку стояли они на самом солнцепеке, сидевшие там люди были красные, потные и раздетые почти донага. Не настолько, чтобы оскорблять общественную нравственность, но уж точно настолько, чтобы счесть их неопрятными забулдыгами. Впрочем, все они и так были мертвецки пьяны. Что ж, всякий, кто не чурается выпивки, знает, что пить, когда сильное солнце палит в голову, — не лучшая затея. Мы вошли внутрь, в помещение, обычно гудевшее десятками зычных голосов, а сегодня, несмотря на множество людей, куда более тихое, чем обычно. Что ж, в этом душном, жарком помещении было тяжело дышать, не говоря уже о том, чтобы кричать или перекликаться. К несчастью, в кабаке воняло почти так же, как и всегда, что человеку, наделенному чутким обонянием, совсем-совсем не нравилось. Смрад потных человеческих тел, грязной одежды, а также пива и дешевого вина безжалостно ударил мне в ноздри. Хотя, на удивление, сегодня в этот букет не вплетался смрад вареной капусты, который обычно был здесь более чем интенсивным, особенно в послеполуденное и вечернее время.