— Поскольку возникло подозрение, что причиной смерти вашей жены была не кашлюха, позвольте мне взглянуть на покойницу. Вам же это будет на пользу, чтобы какой-нибудь недоброжелательный сосед случайно не обвинил вас в каком-либо проступке.
— Но зачем, зачем… — Он быстро замахал руками. — Не беспокойтесь из-за меня. Я уже, спокойно подожду офицера или доктора, нет причин, чтобы…
— Слишком много говорите, — холодно прервал я его. — Ведите в комнату, где лежит тело.
Стражник фыркнул с удовлетворением и, не дожидаясь, пока хозяин нас поведет, двинулся вперед и, отстранив преградившего ему путь мужчину, вошел внутрь. Я пошел следом за ним, а горожанин, волей-неволей, что-то бормоча с явным раздражением, поплелся за нами.
Разумеется, я не предполагал вины этого человека. Как и, разумеется, не предполагал его невиновности. Может, он хотел избавиться от тела, потому что был скуп и жалел денег на похороны? А может, ненавидел свою половину и радовался мысли, что после смерти она упокоится в общей могиле, полной нищих и бедняков, а не в семейном склепе? Кто мог это сейчас и здесь с уверенностью утверждать? Я знал, однако, что, осмотрев тело, скорее всего, узнаю правду. Ибо мы, инквизиторы, может, и не были так сведущи в искусстве врачевания, как ученейшие доктора, но все же умели отличить человека, умершего от кашлюхи, от того, кому проломили череп железной палицей.
Мы вошли в кухню, и там на полу ничком лежала женщина.
— Ну вот так она и умерла, бедняжка, от кашлюхи, — вздохнул хозяин, глядя на тело жены.
Я подошел к телу, присел на корточки (невзирая на вопль мужа: «Только не приближайтесь, а то смертоносные флюиды на вас перейдут!») и осторожно перевернул покойницу на спину. Кровь, которую я увидел, могла, конечно, появиться из-за особенно сильного приступа кашля, ибо тогда люди и впрямь харкали красной мокротой. Однако этому противоречил тот факт, что крови было определенно слишком много. Она впиталась в платье и шаль женщины. Я взял пальцами краешек шали и приподнял. Я увидел, что у жертвы перерезано горло. Ровно и глубоко; видно, рана была нанесена поистине острым орудием, а убийца провел им решительно и сильно. Я встал.
— Ей перерезали горло, — объявил я.
Муж покойной поджал губы и мгновение молчал. Потом пожал плечами.
— Тем не менее, прежде она кашляла, — убежденно заявил он. — И, не в силах вынести этих мучительных спазмов, в конце концов, сама, доведенная до отчаяния, перерезала себе горло. — Он еще раз повел плечами. — Потому я и объяснял вам, что умерла бедняжка от кашля, ибо таково логичное тому объяснение.
Я кивнул.
— Вы, безусловно, правы, — признал я. — Любопытно только, куда подевался нож, коим она совершила сей отчаянный и греховный поступок? — спросил я.
Мужчина смотрел на меня с полуоткрытым ртом и довольно долго, как было видно, обдумывал ответ.
— Вероятно, она отбросила его с ужасом и в предсмертной агонии, когда уже совершила это страшное деяние.
Я снова склонил голову.
— Да, могло быть именно так, как вы предполагаете, — согласился я. — Странно лишь, что окровавленный нож, отброшенный столь же окровавленной рукой, не оставил, пролетев, ни малейшей капли на светлом полу. — Затем я с нарочитым вниманием оглядел все помещение. — Да и куда же подевался сам нож?
Я остановил взгляд на вдовце.
— Как вы думаете? — спросил я. — Куда подевалось это грешное лезвие, что оборвало жизнь вашей жены?
Горожанин взглянул в сторону окна, но поскольку оно было закрыто, ему трудно было сказать, что нож чудесным образом пролетел сквозь стекла, не разбив их. Или что, оказавшись на улице, клинок вернулся, дабы вежливо закрыть за собой окна.
— Здесь! Здесь! — воскликнул он, открывая ящик и с триумфом извлекая внушительных размеров хлебный нож с деревянной рукоятью.
Я подошел и взял рукоять из его ладони. Я внимательно присмотрелся.
— Ха! Стало быть, нож этот выскользнул из рук вашей умирающей жены, упал, полагаю, в таз с водой, дабы омыться от крови, обсох и тотчас же влетел прямиком в ящик, который затем за собой и закрыл… — Я посмотрел на мужчину, который был теперь уже не багрово-красным, как в тот миг, когда я его встретил, а скорее странно побледневшим. — Необычное поведение для обычного ножа, — заметил я.