Разумеется, в данном случае, в случае подозреваемого в убийстве Никласа, мне было совершенно безразлично, почувствует ли он раскаяние и будет ли умирать с благодарностью в сердце. Мне нужны были лишь неоспоримые доказательства из его показаний, чтобы я сам, перед собственной совестью, мог сказать себе: «Вот человек, чья вина неоспорима». И, конечно, второе: я желал, чтобы мой арестант привел меня к своим сообщникам и заказчикам.
— Расскажи мне о вчерашнем дне, Никлас, — мягко предложил я. — А прежде всего, расскажи мне о вчерашнем вечере. С кем ты встречался? Что делал? Как поранил руку?
Инквизитор часто не знает, когда допрашиваемый уже готов говорить правду и вкусить сладкую благодать исповеди вместо горького и болезненного отрицания. Иногда это происходит быстрее, иногда медленнее; обычно легче сломить людей умных, ибо те предвидят последствия, а благодаря развитому воображению способны представить, каким мукам их подвергнут. Поэтому по отношению к натурам чувствительным инквизитору порой достаточно лишь дать волю их собственному воображению.
К сожалению, Никлас не был кем-то особенным, так, простой служка, привыкший идти по жизни, угнетаемый сильными и помыкающий слабыми. Такие личности способны довольно долго и упрямо держаться своей лживой версии событий, особенно если муки, которым их подвергли, не слишком суровы. Поэтому я мог ожидать, что Никлас закричит: «Я был дома! Дома я был, клянусь! Ничего дурного никому не сделал!».
Нет смысла далее углубляться в подробности следствия. Достаточно было первой тоненькой ниточки, которой послужило предсмертное показание Йонатана Баума. Когда я пошел по ее следу, она привела меня сначала к Никласу, а имея его в руках, я мог уже дернуть за нее как следует. И вскоре эта нить привела меня к соучастникам преступления. Их я также велел доставить в Инквизицию и спокойно допросил. На этот раз обошлось даже без мучений, достаточно было лишь демонстрации орудий пыток и показаний, данных нагим, плачущим и измученным пытками Никласом. Его сообщники выслушали эту бессвязную, прерываемую рыданиями исповедь и не только ни в чем не отпирались, но и принялись сваливать вину друг на друга.
— Мы вовсе не собирались его убивать, мастер инквизитор, — сказал даже вполне спокойным и внятным голосом один из этих разбойников. — Но Никлас так разозлился, что аптекарь пырнул его ножом, что сам нанес ему несколько ударов, прежде чем мы успели его оттащить…
— Так и было, так и было! — закричал третий разбойник, и к этому гвалту присоединился писклявый, отчаянный голос Никласа, уверявшего, что он вовсе не хотел и ударил ножом вслепую, и все это лишь от страха, боли и сгоряча, а не со злого умысла, и да поможет ему Господь Бог и пусть поразит его молния, если он лжет…
Что ж, если бы людей, которые клянутся, что пусть их поразит молния с ясного неба, если они лгут, и впрямь наказывали бы громом, то, боюсь, мы бы видели на улицах и в домах множество испепеленных тел грешников. И умирали бы они, вероятно, с поистине глупым выражением на лицах, задаваясь вопросом, как это возможно, что Бог так буквально отнесся к их заклинаниям. К сожалению, наш Господь и Создатель решил не облегчать задачу инквизиторам, так что это мы сами, слуги Святого Официума, должны были осторожно, тщательно и внимательно распутывать сплетенные ближними узлы лжи, которые они к тому же переплели путами нечестивости и обвили петлями злодеяний.