Лекари молчали.
— Конечно, если это не вы, господа, если вас обвинили несправедливо, то через несколько месяцев, вероятно, все прояснится, — добавил я и покачал головой. — Но шуму в городе будет много. Ха! Лекари убивают аптекаря, ну-ну, будет о чем поговорить…
Лекари в панике переглянулись.
— Мы будем разорены! — воскликнул Пуффмайстер. — Не может такого быть, чтобы из-за поклепа, клеветы и высосанной из пальца лжи была уничтожена жизнь двух ученых докторов!
— О разорении финансов и репутации я бы так сильно не беспокоился, — легкомысленно заметил я. — Учитывая, что в игру вступают также долгое заключение и пытки, а значит, вероятно, и безвозвратное разорение здоровья. Короче говоря, господа… — произнес я уже ледяным тоном. — Вы перешли черту, которую ни один человек переходить не должен. Вы приказали убить невинного ближнего лишь потому, что он мешал вашим делам. Наказание за это может быть лишь одно, и уверяю вас, вы будете очень страдать, прежде чем его дождетесь.
— Это был несчастный случай! — взвизгнул перепуганный Пуффмайстер. — Клянусь Богом, Матерью Господа Нашего и Его святым гневом, опустошившим Иерусалим, что мы не хотели этой смерти!
Крумм поначалу пытался сдержать это внезапное признание испуганного товарища, но позже, видя, что ничего не поделаешь, лишь понуро покачал головой.
— Поверьте мне, клянусь вам, этим глупым негодяям было строжайше приказано лишь напугать Баума, — произнес он траурным голосом. — Могу вам поклясться на любой святыне, что мы не желали смерти Баума.
Пуффмайстер горячо кивал и поддакивал: так и было, о да, именно так, и не иначе.
— Сторожа, можно сказать, они напугали до смерти в самом начале своего предприятия, — сказал я.
Скривившийся Крумм кивнул и лишь развел руками.
— Что я могу вам сказать, мастер Маддердин, — наконец заговорил он. — Мы наняли для этого дела идиотов, а эти идиоты все дело испортили.
— И как испортили, — заломил руки Пуффмайстер. — А ведь сторожу они должны были лишь дать по голове, а Баума обокрасть на то, что у него будет при себе, да попортить ему утварь, да немного на него покричать…
— Мы запретили, Боже упаси, поджигать помещение, потому что в такую жару, не дай Бог, огонь перекинулся бы на соседние дома, — сказал Крумм и перекрестился.
— Нам казалось, мы обо всем позаботились, — вздохнул Пуффмайстер с искренним, как мне показалось, сожалением. — Но что ж, случилось. А что случилось, того не воротишь, — добавил он. — И что теперь с нами будет? — Он посмотрел на меня невинным взглядом человека, обиженного судьбой, который в силу дурных обстоятельств оказался в совершенно неподходящем для себя месте.
Я молчал, а они беспокойно ерзали, переступали ногами, вертели пальцами и нервно переглядывались. Полагаю, теперь до их одурманенных от шока голов дошло, что раз я вызвал их в Инквизицию, вместо того чтобы позволить делу идти официальным путем… значит, у меня в этом есть какая-то цель.
— А скажите нам, по милости вашей, мастер Маддердин, какая же польза будет городу от того, что он накажет нас, бедолаг? — сладким голосом спросил Пуффмайстер и молитвенно сложил руки. — Как я и говорил: случилось. Несчастье. Но зачем же к одному несчастью посылать в пару другое? Разве этому достойному аптекарю поможет то, что нас постигнет незаслуженная обида?
— Незаслуженная, — повторил я.
Пуффмайстер фыркнул.
— А конечно, незаслуженная, ибо, клянусь Господом Богом, чтоб мне умереть на этом месте! Мы не планировали, что он погибнет.
— Не планировали! — Крумм посмотрел на меня и ударил себя кулаком в грудь.
— Они должны были толкнуть его разок-другой да попортить ему утварь, — повторил он еще раз, только другими словами то, что уже исповедал ранее. — Но все лишь для того, чтобы он начал с нами разговаривать, а не чтобы заставить его замолчать навсегда!
Пуффмайстер умолк, заметно погрустнел и покачал головой.
— Не так должно было быть, совсем не так, — сказал он. — Мы хотели жить с ним в согласии, — добавил он.
— Как братья, — вставил Крумм.
Я уже не хотел отвечать, что закончилось все тем, что жили они не как Кастор и Поллукс, а как Ромул и Рем. Тем более, что я не знал, способны ли их умы, ограниченные постановкой пиявок, кровопусканиями и очищением пациента клизмами, понять, о чем вообще говорит кто-то с классическим образованием. Кто-то, чей разум порой выныривает из смрадного болота нынешней действительности, чтобы воспарить к миру минувших представлений. Миру, конечно, не идеальному, но разве не находящемуся ближе к идее калокагатии, чем любое творение человеческой цивилизации, последовавшее за ним?