Но у архидьякона был телохранитель. Почему этот страж не появился раньше, я понял и узнал лишь позже: оказывается, этот мужчина высовывался через отверстие в крыше, чтобы разведать, что происходит снаружи и когда и каким путём отхода можно будет воспользоваться. Поэтому-то, обременённый другими обязанностями, он и не мог присмотреть за своим господином. А поскольку наша схватка была поистине исключительно короткой (по сути, я совершаю ошибку, называя это столкновение схваткой, ибо это была просто казнь), он не успел прийти на помощь.
Но зато теперь он шёл в мою сторону, разъярённый и могучий, как гора, как некая бесформенная тень, скользящая во мраке чердака. При всей своей громадности этот человек был вдобавок дьявольски быстр. Я хотел было сыпануть ему в глаза шерскеном, но он ударил меня по запястью, и я едва не швырнул этот дьявольский порошок самому себе в лицо. Я хотел ткнуть его мечом, но он плавным движением ушёл с линии удара и врезал мне кулаком в латной перчатке с такой силой, что, не отклони я голову, он бы наверняка оглушил меня ударом этих стальных шишек. Но и так, хоть удар лишь скользнул по моему виску, в голове у меня загудело.
Быть может, я бы и сражался с ним дальше, и кто знает, не проиграл ли бы я эту схватку, если бы не почувствовал запах дыма и не увидел красный отблеск. Я ринулся в ту сторону, дёрнув за груду хлама, которая немного замедлила моего противника, когда старые стулья с грохотом посыпались ему под ноги. Я услышал, как он выругался, но не собирался им заниматься. Не здесь и не сейчас. Я заметил лестницу, ведущую к отверстию в крыше, и вскочил на её перекладины, а мгновением позже вскарабкался на покатую кровлю Обезьяньего Дворца.
Как уже не раз и не два было сказано, дождя в городе не было давно, и эта засуха и зной доводили всех до безумия. Но как раз сегодня вечером с почти безоблачного неба упало несколько капель мороси. И этого ничтожного количества влаги хватило, чтобы ночью покатая крыша дворца, крытая медными листами, стала скользкой, как полированный лёд. Стоя на пороге оконного проёма, я ещё пытался сохранить равновесие, однако пошатнулся, качнулся, и, может, может быть, с Божьей помощью мне бы и удалось удержаться в безопасном месте, если бы не мой противник, который в последний миг успел швырнуть мне в лицо перчатку. Даже не нож, не щит или какой-либо другой опасный или тяжёлый предмет. А обычную толстую перчатку из твёрдой кожи со стальными шишками. И этого удара хватило, чтобы вывести моё тело из с трудом обретённого равновесия. Я пошатнулся, ступил на влажную плиту, поскользнулся и начал съезжать вниз, сперва на коленях, а затем на животе. Я отчаянно пытался за что-нибудь ухватиться, зацепиться пальцами или подошвами сапог за любую неровность между медными плитами, но не мог сделать ничего, кроме как несколько замедлить скольжение. Правой ладонью я проехал по куску оттопыренной жести, торчавшему с поверхности, словно несколько сломанных зубов, приросших к гладкому нёбу, и в тот же миг раздирающая боль едва не парализовала мне руку до самого плеча. Я доехал до края крыши, истекая кровью и тщетно дёргаясь. Я знал и помнил, что со стороны двора и главных ворот край кровли был обрамлён каменной узорной стеночкой, украшенной статуями ангелов. Но здесь, со стороны сада, крыша эта заканчивалась просто не слишком широким карнизом. Я содрал ногти, пытаясь зацепиться за этот карниз, почти, почти удалось мне остановить падение, но затем ладонь соскользнула с камня, и я рухнул в пропасть.
Я спрыгнул легко, ловко и изящно, согнув ноги в коленях, на каменные плиты, отделявшие сад от стен дворца. После чего встряхнулся, отряхнул ладони и пробормотал себе под нос: «ну и приключение». Да-а-а… Именно так и должна была бы звучать эта история, если бы её рассказывали на потеху черни, жаждущей героических подвигов. Однако я не герой, никогда им не был и, наверное, никогда не стану, а история моей жизни, вероятно, никогда не будет описана, ибо кого бы заинтересовал рассказ о тяжком труде, прерываемом постами, молитвами и умерщвлением плоти? И вот так оно и было: поскольку я жил в реальном мире, а не был смельчаком из героических мифов, то я слетел с крыши, содрав себе одну ладонь едва ли не до живого мяса, а вторую, уже раненую, ранив ещё сильнее.
Однако да будут благодарности Богу Всемогущему, что в этом несчастье, постигшем меня (отчасти, признаюсь, по моей собственной неосторожности), Он соизволил ниспослать на меня немного удачи и одарить меня не столько готовым спасением, сколько шансом и надеждой на избавление. Не получил я, стало быть, по воле Господа нашего готовую рыбу, но удочку, чтобы эту рыбу выловить, если буду достаточно старателен, мудр и вынослив, чтобы справиться с такой задачей. А что всё это означало конкретно и осязаемо в истории человека, как раз падающего с крыши и хлещущего кровью из рук? А означало то, что торчавший из стены под подоконником изогнутый железный прут зацепился за мой плащ, пробил ткань и замедлил моё падение настолько, что я успел более сильной рукой изо всех сил ухватиться за это спасительное железо, к тому же более удобное для хвата, ибо оно было обвито тканью моего плаща. Несмотря на неимоверную скорость, с которой всё происходило, я успел ещё подумать, что, лети я чуть ближе к стене, то насадился бы на этот прут не капюшоном и воротником, а затылком и задней частью головы. И, может, висел бы я сейчас на этом железе, но не как счастливо (хоть и временно) спасённый, а словно какой-то охотничий трофей, вывешенный под окнами ловчего. Или как вяленая рыба, что сушится на солнце. Слава Богу, подобной неприятности мне было суждено избежать, и я мог быть этому рад не только из собственных интересов, но и принимая во внимание репутацию всего Святого Официума. Ибо нехорошо было бы, чтобы весь город видел насаженного на крюк инквизитора и рассказывал о подобном событии потешные истории. Тем более что, кто знает, не подсказывали ли бы греховные мысли некоторым слушателям, что подобную процедуру можно было бы применить и к другому инквизитору, в другой ситуации и в другом месте…