Я улыбнулся. Оторвал полосу ткани от рубахи, наложил на ладонь импровизированную повязку и завязал узел, помогая себе зубами. Повязка защищала рану, но не сказал бы, что моя рука стала от этого намного проворнее. Что ж, левая рука инквизитора — тоже смертельное оружие, даже если она лишена помощи правой.
— Мне здесь больше нечего делать, — ответил я. — Что должен был сделать, то сделал. А что происходит во дворце?
Он пожал плечами.
— Чернь его захватила, вот чернь и ведёт себя как чернь. Грабит и разрушает, — сказал он. А потом добавил: — Я должен здесь подождать, так что и вы подождёте вместе со мной.
Это было отнюдь не приглашение и не вопрос, а приказ. И хотя ваш покорный и смиренный слуга не жалует людей, которые говорят с ним подобным тоном, нельзя было отрицать, что у меня был солидный долг перед графом фон Бергом. А с другой стороны: я был ранен, измучен, правая ладонь была почти безвольна, а левая рука всё время дрожала и слабела от напряжения, так что я был последним человеком, кто мог бы сразиться с графом фон Бергом — опытным фехтовальщиком и человеком, достаточно искушённым, чтобы знать, что у инквизиторов всегда есть в запасе кое-какие уловки, чтобы легче справиться с неосторожными противниками. И я был уверен, что, если бы я сейчас захотел покинуть графа, дело дошло бы до ссоры, поскольку фон Берг почувствовал бы себя преданным и использованным. И, надо признать, в каком-то смысле он был бы прав, раз уж я, вместо того чтобы платить долг, решил бы помахать своему спасителю рукой на прощание.
Фон Берг придвинул себе стул и удобно уселся. Умелыми движениями он массировал левой ладонью правую ладонь и правое запястье.
— Я расскажу вам, мастер Маддердин, историю моей жизни, — с важным видом произнёс он в тот миг, когда я, скорее, думал, что оставшееся время мы проведём в молчании. Но я ведь не знал ни чего мы ждём, ни как долго будем ждать, а граф тем временем продолжал: — Ведь стоит нам хорошо узнать друг друга, раз уж скоро нас свяжут общие интересы…
Это прозвучало странно зловеще, и я подумал, что последнее, чего бы я хотел, — это узнавать фон Берга и иметь с ним общие интересы. Но было уже слишком поздно, ибо так уж сплетаются судьбы людские, что мы редко когда можем в полной мере распоряжаться собственной жизнью, и слишком часто нас подстерегают сюрпризы, которых мы бы вовсе и не желали.
— Я выслушаю графа с охотным вниманием, — учтиво ответил я.
Он улыбнулся и на мгновение задумался, после чего кивнул собственным мыслям и, наконец, заговорил:
— Должен вам признаться, мастер Маддердин, что в детстве и юности я жил в мире воображения, в мире рыцарских легенд и преданий, поэтических эпосов, которые воспламеняли меня, словно пламя, извергающееся из драконьих пастей, — тех драконов, которых так легко побеждали описываемые герои. — Он вздохнул и посмотрел на меня, словно ожидая комментария.
— Когда я был ребёнком, позаботились о том, чтобы я познакомился с «Илиадой», «Одиссеей», «Энеидой», так что путешествия в героические края фантазий мне не чужды, — констатировал я.
Он кивнул.
— Значит, вы хорошо понимаете, о чём я. Признаюсь вам также, что я всегда жаждал быть тем героем, что несёт справедливость, награждая благородных и карая негодяев. Однако добавлю здесь… — он поднял руку в знак того, что слова, которые он сейчас произнесёт, будут весьма важны, — что моя воображаемая справедливость могла временами, или даже часто, не только стоять рядом — он особо выделил слово «рядом» — с установленным законом, но и прямо с ним конфликтовать, ибо вы и сами прекрасно знаете, что закон не имеет ничего общего со справедливостью. Тем более что судьи наши славятся тем, что если кто из них и не полный глупец, то уж наверняка продажный негодяй.
Я кивнул.
— Трудно не согласиться с размышлениями графа, — ответил я. — Хотя, с другой стороны, опасно это дело — примерять на себя ботинки Господа Бога, — добавил я.
— Что ж. — Он развёл руками. — Великие дела и великие идеи требуют жертв. И даже если кто-то несколько раз ошибётся, то ведь следует принимать во внимание, что, во-первых, он сражался за благородные цели, а во-вторых, на выводах, сделанных из ошибок, он может научиться не совершать их в будущем, — с жаром добавил он.
Ого, что-то мне подсказывало, что фон Бергу в пору той идеалистической юности довелось совершить нечто, что даже он сам счёл ошибкой. Интересно, кому эти ошибки стоили жизни? Тем временем граф продолжал: