— Моя ревностная решимость жить в согласии скорее с кодексом моей одухотворённой внутренней справедливости, нежели руководствоваться бездушными предписаниями установленного закона, вызвала некоторое… — он на мгновение замолчал. — Недовольство, — закончил он наконец угрюмо. — И это было недовольство людей, которые предпочитали хладнокровно читать кодексы, нежели с горячей страстью вглядываться в собственные сердца…
Мог господин граф использовать какие угодно риторические фигуры, но на самом деле то, что он говорил, означало, что властям не понравилось, что он превратился в обвинителя, судью и палача в одном лице. Я подозревал, что он вышел из всего этого сухим из воды лишь потому, что происходил из влиятельного и состоятельного рода. И хотя фон Берга в семье считали паршивой овцой и позором, всё же не пристало, чтобы родственник болтался в петле или склонил голову под мечом палача.
— Однако случилось нечто куда худшее, чем простое непонимание моих поступков и нежелание признать, что то, что я делаю, я делаю во имя блага в самом широком его понимании, — с огромной печалью возвестил фон Берг.
— Что же худшее могло случиться с графом, кроме людского непонимания?
Фон Берг вздохнул очень тяжело и очень глубоко. Как ни странно, у меня было впечатление, что это был вовсе не театральный жест, рассчитанный на то, чтобы произвести на меня впечатление, а исходящий из его внутреннего уныния и беспомощности.
— Я осознал, мастер Маддердин, — серьёзно ответил он, — что добро и зло слишком тесно сплетены не только во всём мире, но даже в сердце, душе и поступках отдельного человека, чтобы я сумел распутать их, разделить, взвесить и оценить…
— Однако мы встречаем в мире людей исключительно и однозначно злых, не так ли? — спросил я.
— Разумеется, такие попадаются, — согласился он со мной с полным, как я полагал, убеждением и пылом. — Проблема в том, что порой устранение злого, и даже очень злого человека, не обязательно приносит однозначное добро. Более того, скажу вам, случается, что оно приносит ещё большее зло, чем то, с которым мы имели дело до сих пор.
Что ж, в словах графа был смысл, и, как видно, в своём безумии, или, лучше сказать, перед лицом переполнявшей его страсти, он, однако, сумел сохранить ум достаточно ясным, чтобы пользоваться законами логики.
— Устранение злого императора вызывает революцию, которая за год уносит больше жизней, чем этот император имел на совести за всё время своего правления, — предположил я.
— Например, — согласился он. — Хотя в моём случае речь, разумеется, идёт о куда меньшем размахе действий.
Ха, мне показалось, что на сей раз я услышал в его голосе досаду. Словно он не мог смириться с мыслью, что не является игроком, способным переставлять королей и гетманов на великой шахматной доске мира.
— Когда я осознал эту печальную истину, мастер Маддердин, — продолжал он, — я понял также, что не могу взвалить на свои хрупкие плечи бремя осуждения и наказания ближних, ибо не в силах ни исследовать досконально их умы, ни предвидеть, что произойдёт, когда я устраню этих людей из мира, и какие последствия это устранение будет иметь.
Я кивнул, ибо подобные терзания были ведь знакомы инквизиторам. С той лишь разницей, что за нами стояла мудрость института, которому мы служили, и сила веры в Бога. Фон Берг же хотел верить собственному разуму, а этого было слишком мало, и он сам ведь этот факт прекрасно осознал.
— Поэтому с тех пор я решил убивать не тех, кого считал злыми, а просто тех, за чьи головы мне платят, — заявил он значительно более весёлым тоном. — Таким образом я сбросил со своих плеч как необходимость оценки, так и необходимость обдумывания последствий своих деяний. Мои заказчики берут на свои плечи и свою совесть полную ответственность.
Ну да, в словах фон Берга была даже своя логика. Разумеется, в некотором безумном смысле. Мир настолько подавил графа своей сложностью и запутанностью, что фон Берг решил максимально упростить для себя понимание этого мира и действия в нём.
— К сожалению, как вы, вероятно, прекрасно знаете, моя семья не смогла смириться ни с моим первым выбором, ни, быть может, тем более со вторым.
— Действительно, признаюсь, до меня доходили слухи, что граф не в ладах со своей фамилией, — ответил я, ибо не было ведь смысла скрывать, что я знал о его проблемах.
— Ба! — Он махнул рукой. — Мягко сказано. — Он рассмеялся. — «Не в ладах», — повторил он ироничным тоном. — Они бы меня все в ложке воды утопили, если бы только могли. Но поскольку я знаю, что они не питают ко мне любви, то и остерегаюсь оказываться в таком месте, где они могли бы меня легко достать.