Ну вот, а что же с кашлюхой, спросите вы, любезные мои. Да ничего. Она свирепствовала, собрала смертельную жатву и куда-то исчезла, неведомо куда, и никто не знает, сгинула ли она навсегда или когда-нибудь к нам вернется. Трудно сказать, скольких граждан по всей Империи она унесла в вечность. Одни говорят, что несколько десятков тысяч, другие — что много больше ста тысяч, третьи и вовсе бают о миллионе. Но кто это сосчитает и кто досконально проверит? Да и кого это на самом деле волнует? Люди — словно сорняки. Они быстро разрастаются, а вырванные — отрастают еще быстрее. Они гибнут из-за войн, из-за убийств, от великой стужи и великого зноя, от старости и от голода, умирают в несчастных случаях и катастрофах… Так какая разница, сколько из них в этом безмерье повседневной смерти скончалось именно от кашлюхи? Что ж, была беда. Как и многие, что обрушивались на наш род до нее, и как многие, что обрушатся после. Нас ждут еще великие войны и великие эпидемии, наводнения, пожары, бури, великие землетрясения. Нас ждет без счета несчастий, трагедий и катастроф, так много, что невозможно будет запомнить, кто и когда, в какой из них лишился жизни. Конечно, те, кто потерял близких, быть может, будут помнить о кашлюхе несколько дольше, но большинство людей уже скоро забудет, свирепствовала ли эта хворь два года назад или пять, а через десять лет, если спросишь кого-нибудь о кашлюхе, он лишь нетерпеливо махнет рукой и скажет: «Сударь, да оставьте, кого это теперь волнует? Было и прошло. Кто ж теперь будет забивать себе голову тем, когда именно это было?».
Уверен, любезные мои, вы задаетесь вопросом, встретил ли я еще когда-нибудь прекрасную Кингу и увенчались ли прекрасным финалом все усилия, что я приложил ради нее. Что ж, уверен, что в ярмарочной байке мы бы увиделись еще как минимум раз, но уже в более сентиментальных обстоятельствах, чтобы на сей раз иметь возможность хорошо узнать друг друга, без тревожащего присутствия толпы кашляющих людей и без нависшего над нами зловещего рока смертельной эпидемии и неумолимой мести. Поэтому, дабы предвосхитить подобные догадки, скажу сразу: нет, я больше никогда не видел Кингу, хотя и получил от нее, или, вернее, из ее дома, два письма. В первом письме, таком сердечном и теплом, что каждое слово, казалось, естественным, непринужденным образом озарялось светом, она благодарила меня за спасение жизни и рассказывала, что произошло с тех пор, как я передал ее на попечение графа фон Берга. Граф оказался не только компаньоном, достойным доверия, но и, как она с удивлением писала, обращался с ней, словно с вельможной дамой. Что ж, мы ведь знаем, что почти в каждом человеке уживаются добро и зло, и даже создание, казалось бы, до основания испорченное, способно на благородный поступок. Может, даже не из-за того, что подумают о нем ближние, а потому, что, совершив праведное деяние, оно сможет само наслаждаться мыслью о собственной исключительности. Во всяком случае, фон Берг отвез Кингу в монастырь, где ей предстояло жить, и надменным тоном объявил матери-настоятельнице, что девушка — его кузина, и хоть и рождена вне брака, семью фон Бергов ее судьба интересует настолько, чтобы пристально следить, не причиняют ли ей какого вреда. Учитывая, что фамилия фон Бергов звучала (по крайней мере, в наших краях) словно колокольный звон, а сами фон Берги не славились ни снисходительностью, ни легким нравом, я представлял себе, что не могло быть лучшего способа обеспечить девушке уважительное обращение в монастыре.