Я кивнул.
— Тем не менее, людям ваш сироп не поможет от самой болезни, а лишь от одного из ее симптомов, которым является кашель, — заметил я. — И, как я понимаю, они будут болеть, а может, и умирать, независимо от того, выпьют ли они ваш сироп или нет?
— Умирать? — Он поморщился. — Я еще не слышал, чтобы кто-то умер от этой болезни. Хотя… — Он почесал нос. — Ничего нельзя исключать, пока мы не проведем точных наблюдений за людьми, которые переболели ею от начала до конца.
— Наш палач сегодня умер, — серьезно сказал я. — Тот, которого вы видели у нас в камере.
— Матерь Божья Безжалостная! — Баум аж всплеснул руками, но уж точно не от радости, а от изумления и негодования. — Так вот о чем шептал вам на ухо в кабаке тот ваш юнец…
— Именно об этом, — отозвался я.
Аптекарь покачал головой.
— Мерзкое дело. Но… — Он поднял руку. — Знаете, как бывает с болезнями, а скажу я вам это как практик. Знаете? Так вот, скажу я вам, что от чего один отряхнется, как пес после купания, то другого доконает напрочь. Так что, может, этот ваш палач был просто слабого здоровья, и все…
— Может, и так, — ответил я.
— Ну да ладно, кому суждено умереть, тот умрет, а кто выживет, тот будет жить, — изрек Баум, на сей раз уже беззаботным голосом. — Но скажу вам лишь, что с моим сиропом, даже если они и перемрут, то по крайней мере в лучшем расположении духа, потому что с кашлем определенно более легким и менее болезненным. А отнять у умирающего человека немного страданий — это ведь тоже заслуга. Разве я не прав?
— Вне всякого сомнения, правы, — согласился я. — Тем не менее, я бы посоветовал вам несколько изменить формулу восхваления вашего снадобья…
Он нахмурил брови.
— Это почему же?
— Потому что если те, кто выпил ваш сироп, начнут тяжело болеть или, не дай Бог, умирать, а они и их семьи поверили, что уже в безопасности, то, догадываетесь, вас может ожидать, мягко говоря, недружелюбная реакция с их стороны.
— Аптекари всегда немного, знаете ли… приукрашивают, — ответил он, и я видел, что он с неохотой мирится с мыслью, что ему придется что-то менять в своей концепции восхваления товара.
— О, я это прекрасно знаю. Но лучше не делать этого в городе, жители которого достаточно напуганы тем, что эта кашлюха — нечто большее, чем обычный кашель, и одному Богу известно, не перерастет ли она в какую-нибудь свирепую эпидемию. В такие моменты мысли людей истерически мечутся от надежды через разочарование к великому гневу. А в трудные времена, когда мы видим смерть на расстоянии вытянутой руки, вы должны признать, что и надежды велики, и велик гнев, когда эти надежды не оправдываются.
Он раздумывал довольно долго.
— Благодарю вас за совет и последую ему, — наконец сказал он.
Потом снова замолчал, очевидно, над чем-то размышляя.
— Но я найду золотую середину между вашей концепцией и моей, — произнес он через мгновение. — Ибо я придумал так: на своей аптеке я вывешу большую вывеску: «Здесь продается чудесный сироп Баума, смягчающий кашель». Но парням на улицах я велю и дальше кричать, что Баум продает лекарство от кашлюхи. Потому что за то, что там выкрикивают какие-то уличные сорванцы, я ни в коем случае не отвечаю. — Он защитным жестом скрестил руки на груди.
Я улыбнулся и покачал головой.
— Что ж, посмотрим, что у вас из этого выйдет. Пред лицом разгневанной и неграмотной толпы желаю вам удачи в объяснениях, что, продавая им сироп, вы имели в виду нечто совершенно иное, чем они думали… Но… — Я поднял руку, ибо видел, что он хочет возразить. — Это ваша жизнь и ваше дело.
Наконец, когда мы осушили последнюю бутылку (а аптекарь снова производил впечатление совершенно трезвого), я встал, чтобы попрощаться.
— Простите, но вы не боитесь идти один через город? — с сомнением спросил он. — Я знаю, что вы инквизитор, вот только если кто-то даст вам в темноте дубинкой по голове, он ведь не станет предварительно расспрашивать, кто вы такой.
— С Божьей помощью как-нибудь избегну неприятностей, — ответил я.
Ибо раз уж в прошлом мне случалось бродить по ночам по переулкам Кобленца или Хез-Хезрона, то с чего бы мне бояться спокойного Вейльбурга? Кроме того, у меня в рукаве была утяжеленная свинцом дубинка, у пояса — длинный корд из испанской стали, а в голенище сапога — острый как игла стилет. К тому же в кармане моего кафтана покоился мешочек с шерскеном. А это поистине мерзкий яд. Брошенный в лицо, он вызывает ужасающую боль и неутолимое жжение в глазах, а кто начнет тогда тереть веки, тот, скорее всего, навсегда распрощается со зрением. Кроме того, наши наставники из пресветлой Академии Инквизиции понимали, что служащим Святого Официума придется иметь дело не только с колдунами, демонами или ведьмами, но и просто со злыми людьми. Поэтому, помимо использования святой силы молитв и мощи реликвий, нас учили и основам рукопашного боя. А в этой области ваш покорный и смиренный слуга числился скорее в отличниках, нежели среди тупиц на задней парте.