— Так вот, вам, полагаю, ведомо, что такое майский жук?
Мы с секретарем оба кивнули.
— И вот этот человек, кашляющий, словно мельник, надышавшийся муки, — образно продолжал мужчина, — поведал мне в перерывах между судорожными приступами, терзавшими его тело, что это такое чувство, будто испуганные майские жуки забрались к нему в легкие и там изо всех сил вертятся, пытаясь вырваться на волю и яростно царапая его острыми лапками.
Я поморщился.
— Мерзко, хотя и весьма образно, — признал я. — А теперь, раз уж вы заговорили, позвольте мне заняться вами. Кто вы вообще такой?
— Йонатан Баум, мастер аптекарского дела, — услужливо отозвался тот.
— Мастер аптекарского дела, — повторил я. — Тогда скажите на милость, господин аптекарь, какого дьявола вы делаете в нашей допросной, нагой и привязанный к столу?
— Вчера за мной пришли инквизиторы и арестовали меня, — пояснил он.
— За что?
— А почем мне знать? — фыркнул он. — Раз уж власть арестовывает, значит, знает, что делает, не так ли?
Что ж, теоретически это и впрямь было так, однако, как видно, в его случае теория пока что расходилась с практикой.
— Вам даже не было любопытно? — изумленно вставил Виттлер.
— Любопытство — первая ступень в пекло, — решительно отрезал аптекарь. — Я был уверен, что, когда власть сочтет нужным, то все мне, согласно закону и обычаю, растолкует.
— Странный человек, — прошептал канцелярист и покачал головой.
Признаться, за свою инквизиторскую жизнь я повстречал немало чудаков, причудливых и оригиналов, но позиция этого обвиняемого и впрямь показалась мне интригующей.
— Ну хорошо, — промолвил я. — Коли ты не знаешь, за что тебя арестовали, то мой товарищ уж точно мне это поведает.
Я обернулся к Зауферу.
— С вашего позволения, господин Маддердин, — секретарь проворно вскинул руку, — но господин Зауфер ничего не знает, мы уже говорили об этом до вашего прихода. Это не его узник, так что не стоит его будить.
— Чей же тогда это узник?
Секретарь тяжело вздохнул.
— Ты мне тут не вздыхай, а отвечай, когда я спрашиваю, — рыкнул я.
— Но я, господин, уже говорил, что ничего не знаю, — пожаловался он и впрямь подавленным тоном.
— Я тоже не знаю, — внезапно отозвался охрипшим голосом Зауфер и поднял голову. Глаза его были закрыты.
— Где протокол ареста? — спросил я.
— Чёрт его знает, — буркнул Зауфер.
Я выждал мгновение.
— Ну хорошо, — спокойно произнес я. — Кто вчера производил арест и на основании каких документов?
Мой товарищ хотел было ответить, но неосторожно слишком резко мотнул головой и лишь жалобно застонал.
— Его арестовал господин Кноппе, — быстро пояснил секретарь. — Однако, как вы, вне всяких сомнений, прекрасно знаете, сегодня на рассвете он неожиданно уехал на воды и никому даже не передал свои дела.
— На воды, на воды, — вновь прохрипел Зауфер. — Какие там еще воды. Поехал в Кобленц, шляться, распутничать и по борделям таскаться. — В его голосе я уловил не столько раздражение предосудительным поведением нашего товарища, сколько злость на несправедливость судьбы, которая позволяла Кноппе развлекаться, в то время как Зауферу приходилось работать.
— Если его арестовал господин Кноппе, — сказал я, — то почему этот человек, — я кивком указал на привязанного к столу аптекаря, — говорит, что за ним пришли инквизиторы?
Секретарь уставился на меня непонимающим взглядом.
— Инквизиторы, — повторил я. — Во множественном числе. Так кто же сопровождал господина Кноппе?
— С помощником он был, — прохрипел Зауфер.
Ну что ж, выходило, что так скоро я все-таки не узнаю, в чем обвиняют несчастного аптекаря.
— Ладно, неважно. — Я поднял руку и повернулся к Виттлеру. — Немедля отправь гонца, пусть найдет господина Кноппе на тракте и передаст ему письмо, которое я сейчас напишу.
— Как же, найдёт его этот гонец, — буркнул Зауфер. — Он тебе пылко пообещает, да такими словами: «Господин, всю ночь скакать буду, хоть коня загоню, а его найду». А как дойдет до дела, будет глушить водку в какой-нибудь забегаловке с дружками, а потом вернется и станет клясться, что сделал всё-ё-ёшеньки, — он с нажимом произнес это слово, — что было в его силах.
Я достаточно знал жизнь, чтобы понимать, что сомнения моего товарища, увы, более чем обоснованы.
— Попытка не пытка, — решил я все же.
Зауфер тем временем, утомленный долгой и, как для него, полной страсти речью, оперся предплечьями о столешницу и удобно устроил на них свою болезненную голову. И прикрыл глаза.