Вебер вздохнул и с грустью покачал головой.
— Откуда в людях берется столько зла? — спросил он одновременно и сентенциозно, и риторически.
— А ты только подумай, сколько бы этого зла было, если бы не инквизиторы, — констатировал я, а затем поджал губы. — Хотя и справедливы слова Писания, гласящие, что жатвы много, а делателей мало.
— И когда вы их наконец сожжете?
— Магистр Кноппе решил, что мы поставим костер во время ярмарки в августе, — ответил я. — Члены совета настаивали на этом сроке, потому что считают, что аутодафе привлечет в Вейльбург больше народу на торг.
— Вероятно, так, — согласился Вебер. — Жаль только, что, скорее всего, большинство явится с целью поглумиться над человеческими страданиями, а не для того, чтобы самим совершить акт покаяния за грехи.
— Пусть думают что хотят, лишь бы боялись, — сказал я.
— А эти несчастные ведьмы хотя бы вернулись в лоно нашей святой веры? — спросил он еще. — Исповедали ли грехи и искренне ли раскаялись?
— Разумеется, — сказал я. — Перед поджогом костра эти обращенные ведьмы прочтут благодарственную молитву во славу инквизиторов, которые позволили им узреть их собственные неправды и вновь привели в лоно Христово.
Настоятель с удовлетворением кивнул.
— Очень хорошо, очень хорошо. Когда мой Иисус торжествует, сердце всегда радуется, — с улыбкой продекламировал он детскую присказку.
Конечно, для ведьм дела сложились очень хорошо, подумал я, потому что благодаря громко выраженному раскаянию в грехах и столь же громко выраженной благодарности инквизиторам их не будут часами подвергать мукам медленного огня, а, одетых в просмоленные платья, они быстро вспыхнут и сгорят за несколько мгновений. Инквизиторы умели ценить раскаяние у виновных, особенно такое, которое выражалось в публичном признании и публичной благодарности.
Вебер наполнил кружки, наливая вино медленно, с благоговением и морща нос.
— Вино нельзя лить как попало, будто это вода или дешевое пиво, — пояснил он, видя мой удивленный взгляд. — А это мозельское уже восьмой год выдерживается и набирает благородства.
— Ну так проверим, насколько оно облагородилось, — сказал я.
Мы подняли сосуды, настоятель попробовал и причмокнул, а затем отпил крошечный глоточек и растер напиток языком по нёбу. Я же выпил свою порцию залпом, потому что меня все время неистово мучила жажда из-за этой душной, солнечной погоды.
— Профан, — пробормотал настоятель с укором в голосе. — Тебе не мешает, Мордимер, что ты глотаешь жизнь со слишком большой жадностью, вместо того чтобы спокойно ее смаковать?
— Это еще что за намеки? — Я нахмурил брови и покачал головой.
— Иногда я исповедую и шлюх, так что случалось, что та или иная упоминала о тебе, — пояснил он.
— Ну хорошо, Густав, не будем попусту мусолить эту, уверяю тебя, смертельно скучную тему. Позволь, я лучше исповедаюсь тебе в том, с какой бедой я к тебе пришел.
Он развел руками.
— Я к твоим услугам. В том числе и в отношении настоящей святой исповеди, к которой я бы тебя сердечно призывал.
Я лишь скривил губы, ибо такие люди, как инквизиторы, не нуждаются в посредничестве священников, когда рассказывают Богу о своих грехах. Для нас, которых Бог поставил так высоко, как только можно поставить человека, не кажется правильным, чтобы мы делились своей жизнью со священниками и еще позволяли им нас оценивать или предписывать нам раскаяние или покаяние.
— В твоей церкви за последнюю неделю не случилось ли чего-нибудь необычного? — спросил я.
— Необычного? — Он улыбнулся. — Кроме того, что я из притвора выгоняю совокупляющиеся парочки, что скорее обычно, чем необычно, и кроме того, что какой-то пьяница упал на семисвечник и поломал мне свечи, ничего более необычного не припомню.
Я кивнул.
— И к тебе не приходили другие инквизиторы?
Он пожал плечами.
— Хо-хо, я уже месяц никого из вас в глаза не видел. — Он внимательно на меня посмотрел. — А к чему эти вопросы?
— Мне донесли, что некая преступная рука подлила яд в кропильницу в твоей церкви.
Вебер нахмурил брови, а затем глубоко наклонился над столом. Костяшки его пальцев побелели.
— Что это за странные вопросы? Что это за фокусы? — спросил он злым, сдавленным голосом.
— Ничего против тебя! — искренне и быстро воскликнул я. — Я скорее пытаюсь убедиться, что имею дело с лживыми обвинениями в отношении одного человека.
— Его обвинили в том, что он отравил святую воду? — уже спокойно спросил настоятель. — Уверяю тебя, что если даже такое гнусное преступление где-то и произошло, то не в моей церкви, по крайней мере, я ничего об этом не знаю. А ведь… — Он пожал плечами. — Кто бы мог знать, как не я?