Граф Арнульф фон Берг был мужчиной в расцвете сил, рослым, светловолосым, с открытым и располагающим к себе лицом. У него были широкие плечи, тонкая талия и икры, чью исключительную стройность воспевали в эпиграммах (правда, эпиграммы эти сочинялись по его собственному заказу, но, тем не менее, графу и впрямь было чем похвастаться в этом отношении, и он любил щеголять в обтягивающих чулках). Арнульф фон Берг производил впечатление доблестного офицера, и я даже мог представить его позирующим для батального полотна в образе князя, стоящего на холме и отдающего приказ войскам. В действительности же — и это хороший пример того, сколь обманчива бывает внешность, — граф был мотом, пьяницей, бабником, лжецом, а также шельмой и забиякой, для которого человеческая жизнь стоила ровно столько, сколько за нее платили. Он никогда не командовал не то что армией, а в лучшем случае шайкой слуг, посланных напасть на кого-то, кто навлек на себя гнев его нанимателя. Одно, впрочем, следовало признать: трусом он не был. Ссоры с ним остерегались, ибо он был искусным и безжалостным дуэлянтом, который не только в совершенстве владел мечом и рапирой, но, как я знал, брал уроки у некоего польского мастера фехтования и весьма ловко обращался с саблей.
— Да будет прославлен Иисус Христос, — произнес он с серьезной учтивостью в голосе, едва завидев меня.
Разумеется, его учтивость не простиралась настолько, чтобы встать с кресла. Но я того от него и не ожидал.
— Во веки веков, аминь, — ответил я. — И прежде чем я спрошу, чему обязан честью вашего визита, господин граф, и чем могу быть вам полезен, позвольте узнать, не могу ли я вас чем-нибудь угостить? Быть может, вином или наливкой?
Он с улыбкой взглянул на меня.
— Полагаю, бутылочка монастырской наливки не повредила бы двум столь благочестивым людям, как мы.
— В таком случае, уже несу, — пообещал я.
Я прошел в кладовую и достал из шкафчика бутыль прославленного ликера из одного подальпийского монастыря, чьи монахи славились изготовлением настоек. Я подобрал нам два хрустальных бокала, формой напоминающих распустившийся цветок каллы, с тонкими, увитыми золотом ножками.
Когда я вернулся, граф одобрительно кивнул, поднял сосуд и рассмотрел его на свет.
— Флорентийский хрусталь, я полагаю, — изрек он.
Угадать в этом случае было нетрудно, ибо все самые прекрасные хрустальные изделия и вправду происходили от мастеров из Флоренции. И хотя их пытались подделывать в других итальянских городах и даже в Империи, никому так и не удавалось достичь этого искусного сочетания хрупкости и прочности.
Я откупорил бутылку и слегка взболтал ее. Поднес к носу, чтобы как следует ощутить аромат.
— Представьте себе, господин граф, что эта наливка изначально создавалась как лекарство от малярии, — сказал я.
Фон Берг посмотрел на меня так, словно не был уверен, не издеваюсь ли я, после чего подождал, пока я наполню нам бокалы. Затем он поднял свой, понюхал напиток, смочил в нем губы, распробовал и, наконец, надолго прикрыл глаза.
— Я бы мог болеть малярией, — объявил он наконец.
— Разделяю мнение господина графа, — с улыбкой ответил я.
Он попробовал снова, на сей раз смелее наклонив сосуд.
— Я чувствую мед, анис, мяту, шафран и можжевельник, — вынес он вердикт. — Подскажете, что с остальным?
— Насколько я знаю, здесь еще есть гвоздика, мускатный орех и дягиль, — пояснил я. — Но что кроме этого? — Я развел руками. — Этого не знает никто, кроме создателей рецепта.
— Быть может, и благодаря нашей кашлюхе появится ликер столь же изысканный, который сперва будет считаться лишь лекарством, а затем послужит целям более возвышенным… — сказал он.
Он снова поднял бокал, но на этот раз не чтобы пить, а чтобы направить его в мою сторону. Мы легонько чокнулись под тихий, нежный звон хрусталя.
— Вот именно, кашлюха, — произнес он, отставив сосуд. — Не скрою, тяжкие времена настали для всех нас из-за этой проклятой заразы. Согласитесь со мной, мастер Маддердин?
— Что поделать? — ответил я. — Вместо того чтобы сетовать, лучше благодарить Бога, что Он испытывает нас столь умеренно.
Фон Берг воздел руки над головой, словно священник в пылкой проповеди, сетующий на грехи паствы.
— О, поверьте мне, всякий, кто читал «Пелопоннесскую войну» Фукидида, обращая внимание на отрывки об афинской чуме, тот воистину благодарит Господа нашего и Творца, что Он испытывает нас всего лишь кашлем, — с пафосом изрек он.
Ну надо же, господин граф, оказывается, знаком с трудом греческого историка. Прекрасно. Но, в конце концов, он происходил из уважаемой и богатой семьи — насколько я знал, гордой и высокомерной, но по меркам нашего дворянства даже довольно порядочной, и лишь он один выродился, словно паршивая овца. Мне также казалось, что его лишили наследства и он стал персоной нон грата в замке фон Бергов, но поручиться за то, что я помню верно или что сведения эти правдивы, я бы не мог.