— Необычайно щедрое предложение, — учтиво произнес я.
Он ответил на мое замечание небрежным кивком.
— Разумеется, она будет выплачена с одной оговоркой, — добавил он. — Я смогу передать ее только в том случае, если Лёвенхофф появится на заседании совета, и благодаря этому я смогу его вызвать.
Выплачена или не выплачена, подумал я. Ибо когда граф фон Берг осуществит свой план, он сможет беспомощно развести руками и заявить, что сейчас у него, конечно, нет наличности, но когда-нибудь он ею обзаведется. Или, если он захочет быть очень вежливым, выпишет мне вексель, который, разумеется, как и все его бумаги, не будет иметь покрытия.
— Всю сумму я готов уже сейчас внести на депозит во флорентийскую контору, — добавил фон Берг, словно читая мои мысли. — С распоряжением о выплате по наступлении оговоренных обстоятельств.
Надо же! Так у почтенного господина графа действительно была тысяча крон! Да если бы его кредиторы об этом узнали, они бы содрали с него эти деньги вместе с одеждой и кожей. Теперь мне снова пришлось задать себе вопрос, который я уже задавал: откуда у такого погрязшего в долгах отребья, мота, гуляки и транжиры могла быть тысяча крон? Ответ был более чем прост: кто-то пообещал ему эти деньги за убийство Лёвенхоффа. Очевидно, скрывающийся богач кому-то так сильно мешал, что стоило потратить целое состояние на интригу, в результате которой этот затворник покинул бы нашу несчастную юдоль слез. Ведь убить человека, не появляющегося на публике, не так-то просто. Да, можно попытаться его отравить, но для этого нужно получить доступ в его дом, подкупить слуг, а в случае провала — рассчитывать на исключительно жестокую кару. Ибо в нашей правовой и гнушающейся преступлениями Империи отравителей особенно не любили. И чтобы продемонстрировать это отвращение, законодатели велели варить их заживо в масле. И скажу я вам, что если палач был искусен, то жертву варили так медленно, что она еще могла наблюдать, как с ее ступней и икр плоть отходит от костей. Так что попытка отравления несла с собой немалый риск. А поединок? Что ж, это был чистый, законный и освященный обычаем способ избавиться от врага. А если ты был таким искусным фехтовальщиком, как фон Берг, то это был к тому же способ, почти не несущий с собой никакого риска. Конечно, любой, даже самый опытный мастер, может оступиться или поскользнуться, по неосторожности или из-за пренебрежения противником, и в тот же миг получить смертельный удар, нанесенный даже неумелой рукой. Но давайте согласимся, что вероятность такого события была даже не незначительной или ничтожной. Она была подобна одной затерявшейся блохе в свалявшейся медвежьей шерсти. Вопрос был лишь в том, не проигнорирует ли Лёвенхофф скандалящего фон Берга? Конечно, быть униженным на глазах всего совета — удовольствие сомнительное, но, с другой стороны, стали бы горожане винить его за то, что он не подчинился требованию человека, которого все презирали?
— Итак, вы полагаете, господин граф, что Лёвенхофф не откажется от поединка перед лицом оскорбления в присутствии советников?
— Нет, не откажется, — решительно заявил фон Берг.
— Могу я спросить, почему господин граф питает столь великую веру в смелость или же в чувство чести Лёвенхоффа?
— Ни смелости, ни чести у этой свиньи нет, — сказал фон Берг и махнул рукой с презрительным выражением лица. — Это дела, мастер Маддердин. Если Лёвенхофф опозорит себя отказом, то помолвка его дочери будет расторгнута. А дочь он любит больше всего на свете.
— Он любит брак дочери больше, чем собственную жизнь?
— Жизнь? — изумился фон Берг. — Я бы никогда не вызвал Лёвенхоффа на поединок не на жизнь, а на смерть, потому что он бы выставил замену. — Он поморщился. — Что было бы, к сожалению, в соответствии с законом и обычаем, — неохотно добавил он.
— Так что же?
— Поединок до первой крови. — Граф развел руками и улыбнулся. — А от такой сатисфакции, как всем известно, может отказаться только негодяй, каналья, прохвост и исключительный трус.
— Понимаю, — кивнул я.
Мне не нужно было объяснять, что фон Берг, фехтовальщик необычайно искусный, намеревался сделать так, чтобы принцип «до первой крови» одновременно означал «до последнего вздоха». Нанести точный выпад в сердце при его мастерстве, вероятно, не составило бы большой проблемы, а кроме того, смерть приходила ведь не только от ударов в сердце. Достаточно было пробить желудок или печень, или продырявить кишки, в которые позже попала бы зараза. Да, да, мы, люди, были слеплены из очень непрочного материала. И хотя как инквизитор я знал, что некоторые поразительно долго умеют цепляться за жизнь, я также знал, что порой достаточно глупой неосторожности, чтобы их этой жизни лишить.