— Это дело чести, — заявил фон Берг, на этот раз высокомерным тоном.
— Разумеется, — ответил я. — Правда, мы, инквизиторы, сложили происхождение, честь и все мирские желания к подножию Алтаря Господня, но мы все еще помним и прекрасно понимаем чувства, которыми руководствуются обычные люди.
Даже если графа фон Берга, дворянина из рода, ведущего свои корни от основателей Рима, задело то, что рядовой инквизитор называет его «обычным человеком», он осторожно или учтиво не подал вида.
Впрочем, я подозреваю, что ему так сильно была нужна моя помощь, что он позволил бы мне называть его хоть засахаренным мишкой, вырази я столь странное желание подобных словесных ласк.
— Поверьте мне, — добавил я, — я не только большой ваш сторонник, но и, учитывая сумму, которую вы назвали, полагаю, что дело имеет немалую важность, а потому его решение будет мне особенно близко к сердцу.
Фон Берг серьезно кивнул.
— Однако вы должны простить меня за то, что я не дам вам ответа здесь и сейчас, — с величайшей учтивостью продолжил я. — Ибо мне нужно не столько обдумать ваше желание, сколько, как и подобает слуге Божьему, в смирении вымолить на то решение.
Граф протянул ко мне руки.
— Ничего большего мне и не нужно, — произнес он, сердечно сжимая мою ладонь в обеих своих.
Мы поднялись из-за стола и еще мгновение стояли, не разжимая рукопожатия, словно мы были товарищами, чьи сердца кровью обливаются при расставании. И которые тоскуют друг по другу не только в печальном одиночестве, но даже при одной мысли о том, что могут сейчас потерять друга из виду.
— Надеюсь, мы станем друзьями, господин инквизитор, и дела наши сложатся к обоюдной выгоде.
Что за проклятие, что с тех пор, как наш город переживает невзгоды и закрыт на карантин, все окрестные негодяи хотят со мной подружиться, подумал я. Но вслух лишь сердечно произнес, что дружба столь значительной и почтенной персоны — для меня истинная честь. И так мы расстались под взаимные заверения в симпатии и уважении, доверяя друг другу ровно в той же степени, в какой змея доверяет мангусту, и наоборот.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ВЕСЁЛАЯ ВДОВУШКА
Если бы кто-нибудь когда-либо вздумал описывать историю моей жизни (хотя, признаться, не ведаю, зачем бы он это делал, ведь хваля меня, он повергал бы меня в смущение, а порицая, пятнал бы доброе имя Святого Официума, а с ним и нашей благословенной веры), то, полагаю, он мог бы изумиться, сочтя меня одним из тех незадачливых мужчин, что влачат унылое существование в скорбном одиночестве и безбрачии. Однако это было бы неправдой. Да, после долгой, длившейся более года болезни я и впрямь не испытывал особого влечения к женскому обществу — будь то неопытная девица или искушённая в любовных баталиях дама. Не то чтобы женщины меня отталкивали, нет — скорее, не находилось ничего, что притягивало бы меня с достаточной силой. Словно меня поглотило странное чувство одиночества и пустоты, которую ничем не заполнить. Это чувство скорби и пустоты не проходило, хотя со временем, казалось, притуплялось. Но вот в Вейльбурге я повстречал очаровательную шалунью, решившую разделять со мной некоторые вечера и ночи. Её игривый нрав не уступал темпераменту, а красота превосходила и то, и другое. Конечно, если кому-то по душе светловолосые херувимы с фарфоровыми личиками и огромными голубыми глазами. Что ж, она, быть может, и не была моим идеалом, но, как гласит старая поговорка, самая красивая девушка — та, что согласна и под рукой. Моя же прелестная юная горожанка была весьма расположена ко мне, особенно потому, что раннее вдовство оставило ей изрядное состояние, немало свободы и телесные страсти, столь пылкие, что отказываться от них она не желала.
Так что, к счастью, не все мои дни были скучны и похожи один на другой, словно тараканы под половицей. Однажды утром я проснулся в уютной постели, укрытый мягким пуховым одеялом, с гудящей головой, покоящейся на груди моей возлюбленной — не стану скрывать, одного из самых прекрасных созданий, что я видел в нашем городе. Как я уже говорил, её светлое лицо, золотые локоны вокруг головы и прозрачные голубые глаза, такие большие, словно вечно удивляющиеся миру, не были, по моему мнению, совершенством. Но следует признать, что моя возлюбленная была необыкновенно стройна и изящна. А там, где женщине пристало иметь округлости и мягкость, у неё этого было более чем достаточно. Теперь она уже проснулась и смотрела на меня с лёгкой улыбкой, нежно перебирая мои волосы пальцами.