— Доброе утро, господин инквизитор, — произнесла она тепло.
— Доброе утро, моя красавица, — ответил я и, положив голову на её грудь, добавил к этому ещё и руку.
Я бросил взгляд на ставни.
— Уже поздно? — спросил я.
— Слышала, как в церкви били девять, — ответила она.
— Поздно, — вздохнул я.
— Останешься на завтрак? — спросила она.
Я схватил её и перевернул так, что она оказалась на мне. Её груди заколыхались перед моим лицом, а я крепко обхватил её за бёдра.
— Тебя съем на завтрак, — решил я.
Она застонала и вцепилась ногтями мне в плечи. Устроилась поудобнее и сначала двигалась сильно, но медленно, а затем ускорилась. На её лице проступил румянец, так свойственный светлокожим девицам, когда в них внезапно пробуждается страсть — будь то страсть любовная или гнев.
— Каська заболела, — сказала она, всё сильнее краснея и прерывисто дыша. — Кашляла, кашляла, а теперь лежит, будто мёртвая. Приходится всё делать самой. — Она глубоко вздохнула. — Сильнее! — воскликнула.
И так уж вышло, что о больной Каське мы больше не говорили, погрузившись в материю, где язык тела важнее слов. Прошло добрых полчаса, прежде чем мы, вспотевшие, замерли, прильнув друг к другу так близко, что наши кожи слиплись, словно на миг мы стали единым целым. Девушка закинула ногу мне на бедро.
— Я кричала? — спросила она, тяжело дыша.
— Как одержимая, — ответил я с улыбкой и добавил: — Люблю, когда ты кричишь.
— Соседи, поди, считают меня какой-нибудь шлюхой… — Она помолчала. — Почему ты не приходишь чаще?
— Дела, — сказал я. — А теперь ещё хуже, чем было. Нас осталось только трое во всём городе.
Она молчала некоторое время.
— Люди вокруг умирают, — наконец произнесла она с грустным спокойствием. — Я тоже боюсь, что умру.
— Ты молода и сильна, — сказал я. — Ты точно не умрёшь.
— А Каська, похоже, умирает, — вздохнула она.
Я знал эту Каську — вернее, видел её пару раз. Здоровая деревенская девка с лицом красным, как свёкла, и большими руками. В доме моей возлюбленной она занималась всем — от уборки до готовки. И даже научилась так подавать на стол, чтобы не посрамить хозяйку перед гостями.
— Был у неё лекарь? — спросил я.
Она пожала плечами.
— Лекари дорого берут, а она мне ни сестра, ни подруга, — холодно ответила она. — Будет с ней, как Бог решит. Но я за неё молюсь. — Она на миг прикрыла глаза, о чём-то задумавшись. — Если не забуду, — честно добавила. — Но чаще не забываю.
— У тебя доброе сердце, — похвалил я и скользнул рукой между её бёдер.
— Снова? — спросила она с притворным ужасом и быстро повернулась ко мне спиной. — Но теперь ты уж постарайся как следует, — велела она.
Раз дама просит, не пристало отказывать, и я с таким рвением взялся за венерино дело, что, если соседи и впрямь считали мою хозяйку шлюхой, в тот день они, верно, укрепились в своём невежливом мнении. Но главное, сама дама казалась вполне довольной. Успокоив своё прерывистое дыхание, она сказала:
— Ох, ноги так дрожат, что, кажется, шагу не ступлю.
Я ласково шлёпнул её по ягодицам.
— Теперь можешь бежать на кухню и готовить завтрак, — разрешил я.
Она поцеловала меня в ухо.
— Такой мужчина, как ты, должен много есть, чтобы хватало сил на такую девушку, как я, — сказала она с улыбкой и спрыгнула с кровати. Надо сказать, довольно ловко для той, что только что уверяла, будто не сделает и шага.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ЧУДАКИ И БЕЗУМЦЫ
Каждый вечер я засыпал с надеждой, что ночь принесёт облегчение земле и людям, что прольётся дождь, а удушающая жара сменится освежающей прохладой. Каждое утро я пробуждался в ожидании, что ясное голубое небо наконец затянут грозовые тучи. Но ничего подобного не происходило, и жители Вейльбурга переносили зной, как умеют люди: одни лучше, другие хуже, но, кажется, в целом скверно. С досадой, унынием и проклятиями, обращёнными к палящему с небес солнцу.
В одно из таких утр ко мне заглянул аптекарь Баум. В одежде зажиточного, почтенного горожанина, в серебре и чёрном бархате, он выглядел бы весьма достойно, если б не был красен, потлив и задыхался от жары, а его рубаха не промокла так, что, кажется, её можно было выжимать.