— Зашёл к вам, если не возражаете, — сказал он.
Я даже обрадовался его приходу, ибо с теплом вспоминал нашу совместную попойку, да и беседа с Баумом могла стать приятным перерывом в повседневной рутине.
— Заходите, господин Баум, — пригласил я. — Угощу вас чем-нибудь прохладительным.
Добрая Хельция обычно готовила нам, инквизиторам, лимонный сок, смешанный с водой и толчёными листьями мяты, и надо признать, этот напиток отлично утолял жажду. Я налил аптекарю полный кубок. Он осушил его одним глотком, попросил добавки и выпил снова. Глубоко вздохнул.
— Чёрт бы побрал эту блокаду, — проворчал он. — Моя телега и помощники, те, о которых я вам говорил, из Кобленца, стоят под стенами, и Бог знает, когда их впустят.
Я покачал головой.
— Ничем не могу помочь, хоть и очень хотел бы, — сказал я. — Даже инквизиторов не пускают в город. По-моему, из этого выйдет большая свара, ведь Святое Официум не спустит такой обиды.
Баум погрустнел.
— Честно говоря, я и не надеялся, что вы сможете помочь, — признался он. — Но, знаете, утопающий и за соломинку хватается.
Мы поболтали ещё немного о том, что творится в городе, и о том, что тревожно много людей тяжело болеют или даже умирают от кашлюхи, а те, кто умирает, перед тем сильно страдают.
— Но вы-то держитесь, как бык, — заметил аптекарь, глядя на меня с уважением.
— С Божьей помощью, — ответил я.
— Я тоже, храни Господь, ни разу не кашлянул за всю жизнь, — похвалился Баум. — А чихаю только, когда пыль в нос забьётся. Да, да. Боже, дай нам здоровья, — добавил он, возведя глаза к потолку. — Коли здоровье будет, с остальным, поди, сами справимся…
Я кивнул.
— Сам знаю, каково, когда здоровье подводит, — признался я. — Меня тоже не миновала мерзкая хворь.
— Э, да вы выглядите молодцом, — сказал он, и я заметил, как его рука дрогнула, будто он хотел хлопнуть меня по плечу, но вовремя сдержался.
— Обманчивая видимость, — вздохнул я. — Больше года провалялся в лазарете под присмотром добрых товарищей.
— Хо-хо, — изумился он. — Это, должно быть, была знатная хвороба. Что за пакость такая?
Я лишь покачал головой.
— Никто не знает. Сказали, что это колдовство.
Он улыбнулся.
— Самое ловкое объяснение, когда лекари не знают, что сказать. Колдовство, порча, проклятья, — вздохнул он. — А ведь обычно всё дело в простом невежестве медиков. Нежелание разбираться в естественных причинах они маскируют сверхъестественным.
— Колдовство, порча и проклятья существуют на самом деле, — холодно заметил я.
— О, в этом я не сомневаюсь! — Он яростно замахал руками. — Никогда бы не посмел отрицать то, что утверждают наша святая Церковь и Инквизиция, которые защищают нас от зла. Но, — продолжил он уже спокойнее и мягче, — для лекарей сверхъестественное — отличная отговорка, когда они не знают, что сказать пациенту.
— Этому не стану возражать, — ответил я и слегка улыбнулся. — Но и вы не станете отрицать, что, говоря о лекарях, вы едва сдерживаете злость и неприязнь.
Он махнул рукой.
— Как же мне, мастеру аптекарского цеха, любить и уважать лекарей, когда они на каждом шагу норовят нас, аптекарей, уничтожить? Плетут против нас интриги, доносят…
— Однако в нашем славном городе на вас донесли ваши же товарищи по цеху, а не лекари, — заметил я.
Он помрачнел.
— Потому что мы — как бешеные псы, окружённые другими бешеными псами. Но оставьте аптекарей в покое, — снова махнул он рукой. — Лучше расскажите, чем вы занимались весь тот год, пока валялись в постели. Такому живому человеку, как вы, должно быть, было смертельно скучно, когда вас приковали к кровати.
Я развёл руками.
— Ничего из того времени в памяти не осталось, — признался я. — Хоть жгите меня живым огнём, не вспомню ни единого дня. Разве что… — Я задумался на миг. — Помню девушку…
— О, девушку! — Он расхохотался. — Это, должно быть, была знатная хворь!
— Помню, как она поила меня водой с мятными листьями, — продолжал я, не обращая внимания на его шутку. — Но когда я, выздоровев, спрашивал о ней у товарищей, они сказали, что никакой девушки рядом со мной не было. Значит, это был лишь сон, — добавил я с грустью, ибо мне казалось, что это не было иллюзией, а реальностью. Её светлые волосы, серые глаза, бледное лицо, печальная улыбка и ледяной холод её рук. Она была так прекрасна… Я тосковал по ней, хотя эта тоска была совершенно бессмысленной, ведь девушка эта была лишь плодом воображения. Она никогда не существовала. И не вернётся, разве что во снах.