Баум серьёзно кивнул.
— Так часто бывает при тяжёлой болезни: сны так сильно переплетаются с явью, что не отличишь, где что, — сказал он. — И вам ещё повезло, что вам снилась девушка, а не кровожадные чудовища.
Пожалуй, так, подумал я, хотя, если бы мне снились чудовища, во мне не было бы этой тупой, раздирающей тоски, которая возникала всякий раз, когда я вспоминал лицо той девушки. Словно я потерял нечто бесконечно ценное и знал, что обречён никогда больше этого не увидеть.
— Задумались, — заметил он.
— Воображение играет с людьми злые шутки, — ответил я. — Порой доводя их до безумия. В моём случае это лишь призрак очаровательной девушки, но ведь есть и те, кто видит глазами души миры, полные демонов, слышит вымышленные ужасающие звуки, созерцает придуманные кошмарные картины и не отличает этих видений от реальности…
— Есть такие, конечно, есть, — согласился он. — И скажу вам, я знаю такие травы и микстуры — и вам, верно, они тоже не чужды, — что с их помощью можно легко свести человека с ума.
Он покачал головой.
— Но чтобы целый год лежать без памяти и без разума… — сказал он с удивлением. — Ну и ну, знатная, должно быть, хворь вас одолела. И слава Богу, что вас вылечили, а то кто бы меня спас!
Логика Баума была, быть может, и запутанной, но всё же разумной. Я не думал, что в Инквизиции ему грозила бы большая беда, но знал, что, когда тяжёлый воз покатится по скользкому склону, даже если это началось по шутке или ошибке, остановить его уже почти невозможно.
— У меня странное чувство, будто в той болезни я что-то утратил, — сказал я, и сам услышал грусть в своём голосе.
— Что же?
Я пожал плечами.
— Видели когда-нибудь вблизи снежинку? — спросил я.
— Конечно, — ответил он, удивлённый.
— Тогда вы видели, какая это сложная конструкция, какой изящный, тонко вырезанный узор. Говорят даже — хотя я в это не верю, — что на всём свете нет двух одинаковых снежинок, каждая из этих тонких узоров отличается от другой.
— И как эта история о снежинках связана с вашей болезнью? — Он внимательно посмотрел на меня.
— У меня такое чувство, будто недавно я поймал снежинку в ладонь, но теперь, когда раскрываю пальцы, чтобы рассмотреть её, вижу лишь испаряющуюся каплю воды, — грустно ответил я. — Не помню, как выглядела эта снежинка и была ли она вообще. — Я пожал плечами. — Простите, что морочу вам голову своими тревогами, — сказал я уже спокойнее. — Но вы человек учёный, вот я и подумал, может, слышали о чём-то подобном.
Он задумчиво кивнул и надолго замолчал.
— Не могу помочь, к сожалению, — сказал он наконец. — Хотя слышал похожие слова от другого человека.
— Вот как… — Я посмотрел на него с интересом.
— Он потерял память после того, как его выбросило из седла и ударило конским копытом, — объяснил Баум. — Тоже говорил, что, пытаясь вспомнить какие-то события из прошлого, чувствует, будто держит что-то в руке, но оно ускользает так быстро, что он не успевает разглядеть, что это.
— Я не потерял память, — сказал я. — Кроме, конечно, того года болезни, но что я мог бы из него запомнить? Как ворочался в постели, горел в лихорадке и потел?
— Так или иначе, благодарите Бога, что вы выздоровели и вернулись к силам, — сказал Баум. — Год в тяжёлой болезни — это не шутка. Мышцы, поди, совсем ослабли и обмякли…
Я посмотрел на него.
— А знаете, вовсе нет, — ответил я, и на этот раз удивился я сам. — Только в голове был сумбур, а телесно я не пострадал.
— Ха! Ну что ж, повезло вам в этом несчастье, — подытожил он.
Мы помолчали, а я задумался, как так выходит, что один человек преодолевает тяжёлые болезни, голод, лишения, даже пытки или раны и возвращается к здоровью, а другой заболеет кашлем или насморком — и не проходит недели, как его кладут в гроб. Видно, некоторые цепляются за нить жизни, как пауки за паутину.
— Простите, господин Баум, — я поднялся со стула. — Но меня ждут обязанности. Надо пройтись по городу. — Я с досадой покачал головой. — Чёрт бы побрал эту жару.
— Пройтись? — удивлённо переспросил аптекарь.
— Времена опасные, с тех пор как город заперли и свирепствует кашлюха, людям в голову приходят странные идеи. Поэтому мы проверяем слухи о тревожных поступках, чудачествах, конфликтах — о том, что может вызвать беспокойство или даже бунты…
Я посмотрел в окно, залитое солнечным светом.
— Если случится что-то плохое, Вейльбург вспыхнет, как стог сена, — пробормотал я.
— Матерь Божья Безжалостная, не говорите так! — Баум сплюнул в сторону и растёр плевок подошвой. Он был так напуган, что я даже не сделал ему замечания за то, что плюёт в моём доме, на мой пол. — На гвозди и тернии! Я был бы разорён! — выкрикнул он, размахивая руками.