— Да кто бы не был, — ответил я. — И то хорошо, что Вейльбург почти весь каменный, а в таком случае огонь не так легко распространяется.
— Дай Бог, чтобы ничего не случилось. — Он сложил ладони, как для молитвы. — А можно мне с вами? — вдруг спросил он.
— Со мной? — Я удивлённо посмотрел на него. — Никаких таинственных дел я вести не буду, так что секретов хранить не придётся. Но хочется вам в такую жару?
— Если честно, не хочется, — признался он. — Но, может, потом выпьем вина? Видите ли, я тут почти никого не знаю, кроме вас, а в прошлый раз мы славно провели время.
Что ж, компания Баума на прогулке — или, скорее, патруле, который меня ждал, — могла оказаться не худшей идеей. В конце концов, он был человеком образованным, сердечным и разговорчивым, а с такими людьми время проводить куда приятнее, чем с угрюмыми молчунами.
— Если у вас есть желание и силы сопровождать меня в прогулке по этой проклятой раскалённой сковороде, по этому душному котлу, то и у меня найдутся силы заглянуть с вами в винный погребок на кувшин-другой, — пообещал я.
Аптекарь широко улыбнулся.
— Решено! — воскликнул он. — Вперёд, господин Маддердин. Куда направляемся?
— На мессу в церковь Мести Иерусалимской, — сказал я.
— На мессу?
— Нам донесли, что священник проводит её… — я на миг замялся, — скажем мягко, вызывая сомнения. Надо проверить, не преувеличивают ли наши осведомители.
— А, это любопытно, — оживился он ещё больше, что меня не удивило, ведь людям обычно интересны всякие чудачества, безумства и даже кощунства, лишь бы они напоминали цирковое представление и не заглядывали в их собственные дома. А ведь если бы не мы, инквизиторы, они бы заглядывали…
Церковь Мести Иерусалимской возвышалась на пологом холме, к которому вела широкая пыльная дорога, теперь полная пыли и грязи, вздымаемой шагами людей, идущих на вершину.
— Немало верующих, — заметил Баум. — Для службы посреди дня и посреди недели.
— Верно. Людей всегда больше всего привлекают странности, так что посмотрим, с чем мы тут имеем дело.
К нам подошёл осведомитель Святого Официума — худой, потный человечек с редкими волосами. Он сделал вид, что просто идёт рядом, явно не желая, чтобы кто-то заметил его беседу с инквизитором. Хотя я и не думал, что кто-то из толпы верующих меня узнает.
— Сейчас всё увидите, господин, — прошептал он.
Мы протиснулись сквозь толпу: наш проводник ловко, словно угорь, скользил между пальцами, я же — подобно тарану, прокладывая путь себе и Бауму. К слову, таран весьма раздражённый, ибо толпа, особенно в жаркое лето, воняет, как старые помои, смешанные с падалью и навозом. Для человека с тонким обонянием и утончённой натурой, как ваш покорный слуга, это крайне неприятное ощущение. Но что поделать, если инквизиторы поклялись жертвовать своим удобством на алтарь всеобщего блага.
Мы встали у стены и могли спокойно наблюдать за высоким священником с бледным лицом, который воздевал руки так высоко, как только мог.
— Вот принооошу вам освящённые консекрирооованными рукааами, благословеенные флюиды священнооослужителя, — пропел он.
— Сейчас он плюнет на руки и будет втирать слюну им в лбы, — прошептал мой спутник.
— Что ж, я видел в жизни немало отвратительных обрядов, но этот, признаться, ещё и кощунственный, — сказал я, но так тихо, чтобы мои слова дошли только до ушей Баума.
— Как будто он совершает какой-то, простите за сравнение, сатанинский и извращённый ритуал, — прошептал в ответ аптекарь.
Я кивнул.
— У меня то же впечатление, — ответил я. — Но что делать? Не секрет, что многим священникам мало быть глашатаями Слова Божьего — они сами хотели бы стать богами или хотя бы божествами.
— Их тоже не люблю, — вздохнул он. — Мерзкие негодяи, один к одному.
— Иногда попадается один-другой порядочный священник, — поправил я ради справедливости. — Но остальные либо быстро переделывают его на свой лад, либо затравливают.
Пока мы тихо переговаривались о роли Церкви и её служителей, священник тем временем проводил свой отвратительный ритуал. Он плевал на ладони и втирал слюну в лбы верующих, продолжая бормотать или выкрикивать слова на латыни. Хотя я прекрасно знал этот язык, я не мог разобрать, искажает ли он слова в порыве экстаза или просто плохо знает язык Вергилия, но ничего из его воплей не понимал. Зато мы оба ясно видели, как некоторые верующие впадали в такой раж кощунственной набожности, что целовали или лизали руки священника, текущие слюной, а тот ещё выворачивал пальцы, чтобы они могли их тщательно вылизать. Баум смотрел на это с широко раскрытыми глазами и гримасой отвращения.