Когда я вернулся в обитель Святого Официума, оказалось, что мне доставили записку от настоятеля Густава Вебера. Послание, написанное с необыкновенной горячностью, почти умоляло меня немедленно явиться к нему. Что ж, отказать человеку, всегда благосклонному к Святому Официуму, было бы неучтиво, да и, признаться, мысль о том, что я вновь увижу прелестное личико его подопечной, доставила мне немалое удовольствие. Хоть, как я уже упоминал, девушка не пленяла той округлой женственной прелестью, что радует мужской взор, в её восхитительно очаровательном лице было нечто такое, от чего трудно было отвести взгляд. Впрочем, подумалось мне, если бы эту подопечную настоятеля слегка подкормить разными лакомствами, быть может, она и набрала бы форм в тех местах, где это приятно глазу? Но пусть об этом заботится её будущий муж или, быть может, возлюбленный — а то и оба разом.
Не мешкая, я отправился по просьбе настоятеля и прибыл на приход ещё задолго до обеда. Вебер ждал меня, и с первого взгляда я понял: он был взволнован и напуган. Не нужно было обладать тонким чутьём, чтобы уловить в тесной комнатке запах винного перегара — настоятель, похоже, уже изрядно приложился к бутылке. Без лишних церемоний он достал бутыль и наполнил наши кубки.
— Ты знаешь, Мордимер, что мой храм не подчиняется князю-епископу? — начал он.
Я никогда особо не задумывался об этом, но теперь припомнил, что его церковь принадлежала Конгрегации и зависела от провинциала, а не от епископа.
— Учитывая, что творится и что ещё будет твориться, это, наверное, к лучшему, верно?
Он кивнул.
— Будь я под началом епископа, давно бы уже гнил в каком-нибудь монастыре на пожизненном заточении, — фыркнул он.
— И откуда же такая нелюбовь Его Преосвященства к столь обаятельному настоятелю, как ты? — спросил я.
Он не улыбнулся, и, кажется, не потому, что не оценил моего шутливого тона, а потому, что настроение его было хуже некуда — или даже ещё хуже, чем просто скверное.
— Боюсь, Его Преосвященство прекрасно помнит, как в споре между городскими властями и ним я решительно встал на сторону города, — сказал он, сжимая пальцы так, что они побелели. — А Конгрегация по моему ходатайству пустила в ход свои связи при императорском дворе, чтобы вердикт императора оказался в пользу Вейльбурга.
— И епископ, конечно, обо всём этом знает?
— Разумеется.
— Стало быть, ты полагаешь, что тебе грозит его месть. — Я кивнул. — Ты правильно сделал, что рассказал мне об этом, — добавил я после паузы. — Не исключено, что епископ, помимо своих дел, захочет свести и старые счёты…
— Я не боюсь смерти, — твёрдо и уверенно произнёс он. — Но и умирать, признаться, не слишком-то тороплюсь.
— Не думаю, что дело зайдёт так далеко, — ответил я. — Но на твоём месте я бы остерегался тревожить осиное гнездо. Более того, постарался бы, чтобы осы вообще меня не заметили, — добавил я.
— Вот тут-то и зарыта собака, — пробормотал он, сжимая пальцы обеих рук так, что хрустнули костяшки.
— Значит, осы тебя всё-таки углядели, — покачал я головой. — Плохо дело.
— Меня навестил сам архидиакон — с дружеским, видите ли, визитом, — слово «дружеский» он произнёс с язвительной насмешкой.
— О, какая честь от столь великого господина, — заметил я.
— Даже вёл себя учтиво: людей своих оставил в храме, а сюда явился лишь с одним спутником. — Настоятель прикрыл глаза и, не обращая на меня внимания, вновь наполнил свой кубок.
Я лишь надеялся, что он не свалится в пьяном беспамятстве, пока не расскажет, что же так сильно его взволновало, что он не только срочно вызвал меня, но и топит свои тревоги в вине безо всякой меры.