— Буду с вами предельно честен, мастер Маддердин, — сказал он, глядя мне прямо в глаза невинным взором доверчивого бюргера. — К нам обратился представитель значительной персоны с требованием, чтобы эта девица была наказана.
— Архидьякон Умберто Касси, — это был даже не вопрос, а утверждение.
— Не отрицаю, — ответил тот.
— И что вам велели сделать? Похитить её? Убить?
— Нас попросили, — произнёс посланник, делая лёгкое ударение на слове «попросили», — сделать так, чтобы она на всю жизнь осталась изуродованной.
Ну и ну, до чего же мстительной тварью был этот Касси. Впрочем, ничего удивительного: раз уж он воспитывался в Ватикане, то наверняка научился там не только всем мыслимым мерзостям, но и закалил свой нрав так, что творение этих гнусностей не только не вызывало в нём угрызений совести, но и доставляло подлое удовольствие.
— Были какие-то конкретные требования? — спросил я.
— Отрезать нос и язык, — ответил он.
Я кивнул.
— Я искренне ценю этот дружеский и благожелательный жест со стороны вашего содружества, — заключил я.
— Раз уж вы, мастер Маддердин, приютили у себя эту девку, то для моих начальников очевидно, что её жизнь и здоровье — дело для Святой Инквизиции важное. А мы, и это вы наверняка прекрасно знаете, всегда хотим как можно ревностнее служить защитникам нашей святой веры.
Это правда, тонги хотели жить с нами в согласии, да и мы не имели ничего против их присутствия, покуда оно не становилось слишком назойливым. Разумеется, случались мелкие и крупные конфликты, но обычно их старались сглаживать. Поговаривали также, что тонги, собирая дань с горожан, сами платят подать в казну Инквизиции. Было ли это правдой, я не знал наверняка, но считал, что такое положение дел было бы не только логичным, но и послужило бы нашей святой вере. К тому же эта компания, хоть и состояла по большей части из лишённых чести и достоинства, гнусных и жестоких каналий, всё же выполняла и вполне полезную роль, поддерживая в городе некое подобие порядка.
Принял ли я признания представителя тонгов за чистую монету? Ха, любезные мои, я не был бы опытным функционером Святой Инквизиции, если бы поверил, что отвёл от Кинги угрозу. Этот разговор был для злодеев лишь подстраховкой. Они наверняка намеревались исполнить порученное им архидьяконом задание, но после могли бы утверждать, что поступили лояльно, что предупредили меня. А постфактум объяснили бы, что, видимо, Касси, видя, что на них рассчитывать не приходится, нанял кого-то другого. Таким образом, они могли бы и контракт исполнить, и обезопасить себя от моей мести. Хотя, — задумался я на миг, — дело могло быть и в другом. Возможно, тонги не хотели отказывать сыну епископа и приняли заказ, но в то же время не желали навлекать на себя мой гнев нападением на девушку, которой я покровительствовал, а потому и известили меня о намерениях противника. Теперь, как они и ожидали, я буду оберегать Кингу ещё усерднее, а в подходящий момент вышлю её из города. И тогда тонги беспомощно разведут руками, сообщая Касси, что выполнить договор было не в их силах, и вернут ему деньги. Да. Так тоже могло быть. Но для безопасности подопечной Вебера я предпочитал исходить из того, что злодеи всё ещё хотят причинить ей вред. В конце концов, мы, инквизиторы, доживали до преклонных лет не потому, что отличались беззаботностью, наивностью и легковерием. Мы были крепкими сукиными сынами, и эти мелкие разбойники из тонгов могли воображать себя очень грозными, но рядом с нами они были всего лишь стервятниками, терзающими падаль и готовыми в любой миг удрать, стоит лишь рыкнуть на них настоящему льву. Так, крохотные чертенята в цветастых штанишках, как любил называть выдуманных им тварей аптекарь Баум. Разумеется, и этих людей не стоило недооценивать. Ибо помните, любезные мои: спящего, пьяного или неосторожного рыцаря может убить и простой мужик, неумело ткнув ржавыми вилами. Недооценка способностей врага, его силы или упорства — это первый шаг на лёгком и быстром пути к поражению. Я же не мог позволить себе проиграть, и не потому, что мной двигала личная гордыня, а потому, что я был орудием Господним и членом Святой Инквизиции. Допустив своё поражение, я бы поставил под угрозу нашу веру и нашу славную институцию. А этого я ни в коем случае допустить не мог.