— Ну-ну, господин Баум, не переживайте раньше времени, — сказал я, видя, что аптекарь близок к слезам. — У вас наверняка были решетки, были засовы, вы наняли сторожа, район хороший, и его патрулируют цеховые дозоры. Так что, может, ничего и не случилось…
— Может, может, — с надеждой повторил он и возвел очи к закопченному потолку. — Лишь бы так и было. Боже святый, благодарю вас за доброе слово.
Зной стоял невыносимый. Раскаленное добела солнце било лучами с безоблачного неба, словно Гелиос остановил свою огненную колесницу прямо над нашим городом и швырял в него раскаленные копья. Воздух между каменными домами стоял неподвижно, не тревожимый ни малейшим дуновением ветерка. Когда мы шли по улице, казалось, будто мы прохаживаемся меж раскаленных доменных печей и вдыхаем жар, что пыхал из их недр. Что хуже, путь наш лежал строго на юг, а потому солнце светило нам прямо в глаза, и мы даже не могли укрыться в тени домов, ибо тени этой попросту нигде не было. Наконец, свернув в боковой переулок, нам удалось остановиться под домом, который укрыл нас от солнца.
— Что за дьявольский котел, — выдохнул Баум, утирая пот со лба рукавом плаща.
— Вижу, вы, как и я, не жалуете июльскую жару, — уныло отозвался я.
Он кивнул.
— Даст Бог, если мой дом стоит, как и должен стоять, то у меня есть прохладный погребок, а в нем — особого вкуса напиток, укрепляющий тело и ум. Я вас угощу.
— Пока солнце не сойдет с небес, я не дам себя уговорить ни на какой хмельной напиток, — возразил я.
— О нет, я не о хмельном. — Он покачал головой. — Это всего лишь напиток по моему собственному рецепту, который я пока назвал лишь в мыслях. — Щеки его были красны от жары, но, кажется, сейчас он покраснел еще больше. — А именно: Вкусная Вода Баума.
Я кивнул.
— Сейчас бы я выпил любой воды, вкусной или нет, — промолвил я. — Пойдемте, господин аптекарь, — добавил я. — Стояние здесь не даст нам ничего, кроме того, что когда мы выйдем на открытое солнце, нам станет еще тяжелее.
— Пойдемте, — согласился он и засеменил в полушаге позади меня.
Длинный плащ, определенно слишком длинный для его роста, доставлял ему неудобства, и он все время должен был придерживать его у пояса, чтобы не наступить на край полы.
— Вам не нравится, да? — спросил он.
— А кому бы понравилось?
— Я пока не придумал ничего лучше, но это только начало… — сказал он защищающимся тоном.
— О чем вы говорите?
— О названии для моего напитка, — удивленно пояснил он. — О Вкусной Воде Баума.
— Я вовсе не говорю, что название мне не нравится, — произнес я. — И уж точно я бы с удовольствием испил этой воды. Я все время думал об этой дьявольской погоде.
Мы проходили мимо статуи Двуликого Христа, и как раз сейчас на нас взирал лик, искаженный страданием, с терновым венцом, глубоко впившимся в чело. Я вздохнул, ибо, может, это и была греховная мысль (даже наверняка была!), но я чувствовал себя почти так, словно взбираюсь на Голгофу с крестом на избичеванных плечах… Да, зной определенно дурно на меня действовал, раз уж такие образы приходили мне в голову. Но что поделать? И то хорошо, что я не жил в Испании или южной Италии. Там бы я только и получил сполна!
— Аж тоска берет по тучам, дождю, холоду и туману, — вздохнул Баум. — Только вот когда наступит осень, мы снова будем жалеть, что даже слишком мало погрелись на солнышке, когда была на то возможность.
Греться на солнышке было последним, о чем бы я в эту минуту мечтал, но я и впрямь понимал замечание моего спутника и даже был с ним согласен. Ибо то, чего у нас нет, и даже иметь не можем, всегда манит сильнее, чем то, что лежит на расстоянии вытянутой руки. Правда, когда я услышал слово «туман», меня пробрала какая-то странная дрожь. Словно и в самом этом слове, и в его образе было нечто пугающее, нечто, ведущее в иной мир, в котором клубились неведомые человечеству чудовища. Но в то же время в этом понятии, с которым у меня странным образом ассоциировались страх и боль, была заключена и странная тоска, и сладость… Я отряхнулся. Какие дьяволы нашёптывали мне мысли о тумане?
Внезапно Баум остановился.
— А может, мы бы зашли по пути в какую-нибудь винную лавку? — с надеждой спросил он. — Стакан терпкого белого вина, принесенного из прохладного подвала, или яблочного сидра пошел бы нам на пользу, не находите? — Он смотрел на меня умоляющим взглядом. — Вы говорили, что не выпьете до захода солнца ни капли хмельного, и я с этим полностью, безоговорочно согласен! Но ведь сидр или белое вино — это никакой не хмельной напиток! Это всего лишь освежающий, прохладительный напиток, — продолжал он объяснять. — А употреблять его мы будем не с целью притупления наших чувств, а совсем наоборот: с целью спасительного извлечения их из вызванного зноем отупения и с целью придания нам сил перед походом через город, раскаленный, словно адский котел.