Она даже рот раскрыла от изумления.
— Священник должен был стать инквизитором? Боже мой! Я совершенно… совершенно… не могу его таким представить, — произнесла она, удивлённая и сбитая с толку.
— Он, по-видимому, тоже не мог, — согласился я с ней, после чего кивнул ей и закрыл за собой дверь.
После полудня пришло письмо. Оно было скреплено печатями Святой Инквизиции, и я со всей тщательностью проверил, не сломаны ли они, не нарушены ли каким-либо образом. Сам документ был написан шифром, известным каждому инквизитору. Система была несложной, но всё же служила неплохой защитой от посторонних глаз. Конечно, я был уверен, что при многих дворах шифр инквизиторов давным-давно взломали. Нас это не особенно беспокоило, поскольку в тех случаях, когда требовалось передать сведения исключительной секретности, использовался шифр куда более замысловатый, чтение которого даже для самих инквизиторов (а ведь мы-то знали, как его читать) представляло проблему и требовало немало времени.
Я проверил и дополнительные знаки защиты, которые должны были уверить меня в подлинности документа. Так, если письмо было датировано двенадцатым днём месяца, как в этом случае, то в нём должно было присутствовать выражение «среди сотрапезников», а если это был июль, то дополнительно оно должно было содержать оборот «Дух Господень наполняет землю». Все эти слова в документе присутствовали, так что у меня не было причин сомневаться в его подлинности. Каково же было его содержание? Содержание оказалось столь ошеломляющим, что я перечитал письмо дважды, во второй раз очень внимательно, пытаясь понять, не упустил ли я чего-нибудь. Затем я сложил лист вчетверо и глубоко задумался. В письме мне отдавалось безоговорочное повеление сдать командование Генриху Хайдеру, а самому покинуть Вейльбург и отправиться в Кобленц. Исполнение этого приказа означало, что в городе, терзаемом эпидемией да вдобавок испытавшем на себе ещё более грозное, чем эпидемия, нашествие папистов, останется лишь двое инквизиторов. Вместо того чтобы прислать нам подкрепление, нас решено было ещё более ослабить. В чём заключался этот замысел? Этого письмо, конечно, не объясняло, да и с какой стати начальству объяснять свои решения рядовому инквизитору?
Скрипнула дверь, и в кабинет вошёл Шон.
— Хельция уже приготовила ужин, если захочешь поесть с нами, — сообщил он.
Я посмотрел на него и помедлил. Наконец сказал:
— Прошу тебя, войди. Я хочу, чтобы ты кое-что увидел.
Он кивнул, не выказав удивления, и сел на стул напротив меня.
Я подал ему документ.
— Если я не ослеп и не вконец отупел, то письмо не подделано и не фальсифицировано. Я также нагрел его над пламенем свечи, чтобы проверить, нет ли там тайного послания. Но нет, не было.
Шон внимательно осмотрел документ. Я заметил также, что он взглянул на дату, а затем пробежал письмо глазами в поисках ключевых слов.
— Думаю, ты и не ослеп, и не отупел, — заключил он. — Содержание этого приказа поразительно и удручающе, но он, несомненно, подлинный. — Он на миг замялся. — Хотя, вероятно, мы оба предпочли бы, чтобы это было не так.
Он сложил лист вчетверо и пододвинул ко мне.
— Когда ты покинешь город, Касси воспримет это как капитуляцию Инквизиции, как отступление, — констатировал он. — Он больше не будет с нами считаться.
У меня были схожие сомнения и мысли. Иногда бывает так, что изъятие из пирамиды одного-единственного камушка приводит к обрушению всей конструкции. Архидьякон обретёт уверенность в себе и будет безжалостно осуществлять свой план, а мои товарищи — наоборот. Они почувствуют себя покинутыми. Потеряют желание сражаться до последнего, раз уж наше начальство само показывает, что эта борьба его не волнует. А Кинга? Что станет с Кингой, когда она лишится помощи единственного человека, который, я даже не знаю, смог ли бы её защитить, но по крайней мере мог и хотел попытаться это сделать?
— Я размышляю над этим приказом, — произнёс я.
— Размышляешь, — как эхо, повторил Людвиг.
Я кивнул. Мы оба знали, что ремесло инквизитора принуждало к послушанию начальству, но в то же время в кризисных ситуациях давало огромные возможности для принятия самостоятельных решений. Правило было одно: если благодаря твоей самостоятельности и инициативе Святая Инквизиция получала выгоду, на то, что ты не проявил беспрекословного послушания, закрывали глаза. Но если эта самостоятельность и инициатива приводили к ущербу или были вызваны глупостью либо низменными побуждениями, тогда наказание могло быть весьма неприятным. Более или менее, в зависимости от степени проступка.