— Бедняжка, — вздохнул Генрих. — Зачем ей все это?
— Может, влюбилась в одного из бичующихся? Может, ее притащили сюда родители? А может, она просто полна благочестивого рвения и верит, что своей болью спасает мир? — сказал я.
— Так или иначе, я бы с радостью отстегал ее собственным бичом, — пробормотал Генрих и причмокнул губами. — И уж поверьте, пользы ей от этого было бы больше. Ну вы только поглядите, до чего же хороша… — добавил он на этот раз с неподдельной грустью в голосе.
— Бичом, — с насмешкой повторил Людвиг. — Скорее, прутиком.
Генрих одарил его тяжелым взглядом.
— Не говори, что не отделал бы такую милашку, — сказал он.
— «Отделал бы», «отстегал бы», — отчетливо и с ехидством повторил я его слова. — Не учтивее ли было бы сказать, что ты «вознесся бы с ней в край блаженства на крыльях Амура»?
— Или что твой «ясный таран с радостью ударил бы в ее нефритовые врата»? — добавил Людвиг, доказывая, что ему не чужда знаменитая книга «Триста ночей султана Алифа».
— Тоже верно. — Генрих серьезно кивнул. — А потом я бы ее как следует отделал.
Процессия бичующихся была не слишком велика, а потому мы не потратили много времени на её созерцание и в назначенный час прибыли к ратуше, в подземельях которой томился Цолль. Полагаю, бедняга никогда и не предполагал, что он — богатый и влиятельный советник — окажется не в зале заседаний (а может, даже и в кресле бургомистра!), а под прекрасным зданием ратуши, запертый в темнице. Признаюсь вам честно, любезные мои, видывал я казематы и похуже вайльбургских, здесь всё было не так уж и скверно. Разве не случалось раз, и два, и сотню раз, чтобы узника попросту сбрасывали в глубокую, прикрытую решеткой яму? И разве не случалось раз, и два, и сотню раз, чтобы в подвалах замка или ратуши набивалось столько осужденных, что спать они могли, лишь взгромоздившись друг на друга? А коль скоро городскому или замковому главе приходило в голову сострить и избавиться от злодеев, не утруждая себя судами, он просто переставал их кормить и поить, и те издыхали средь адских воплей, разрывая друг друга в клочья?
В вайльбургской тюрьме ни о чём подобном и речи не шло, а Цолля вдобавок поместили даже не в обычную камеру, а в комнатку, что обычно принадлежала, надо полагать, сторожу или стражнику. Во всяком случае, у нашего советника была там кровать с тюфяком и одеялом, табурет и даже таз с водой, и ведро для нечистот. Так что покамест большой беды с ним не приключилось, хотя я и догадывался, что он был одновременно и разгневан случившимся, и напуган мыслью о том, что может произойти дальше.
Спутников своих я оставил за дверью, впрочем, по предложению самого Людвига, который сказал:
— Кажется, Мордимер, вы с Цоллем неплохо ладили. Может, ему будет проще поговорить с тобой, если никто не станет вам мешать.
— Верное замечание, — ответил я. — В таком случае, останьтесь, сделайте милость, и приглядите, чтобы никто не пытался нас подслушивать.
Таким образом, я мог спокойно отправиться на беседу с советником. Не знаю, ждал ли Цолль меня или нет, но он даже не шелохнулся, когда я появился на пороге. Он сидел в углу камеры, мрачный, как грозовая туча, и лишь исподлобья взглянул на меня, когда я вошёл. На его лице, однако, не отразилось и тени облегчения или надежды, оно оставалось каменно-непроницаемым.
— Здравствуйте, господин Цолль, — произнёс я радушным тоном и закрыл за собой дверь. На табурет, стоявший у кровати, я поставил бутыль вина и две кружки. — Если вы голодны, я прикажу подать ужин, — объявил я.
Он с минуту разглядывал меня, а затем лишь тряхнул головой.
— У дверей вашей темницы стоят мои товарищи, и, как я разузнал, в этой комнате нет ни дыр, ни щелей, через которые можно было бы подслушивать. И всё же следует соблюдать осторожность. Если мы будем говорить не слишком громко, нас так или иначе никто не услышит.
— Мне нечего скрывать, — наконец произнёс он голосом таким же мрачным, как и его лицо.
Я скривил губы.
— Господин Цолль, вы даже не представляете, как много искусный следователь может извлечь из фраз, кажущихся совершенно невинными. Так что говорите, сделайте милость, вполголоса или шёпотом, если хотите себе помочь, а не навредить.