Феликс
С. С. Дзержинской
[Москва, Центральная пересыльная тюрьма]
3 сентября 1916 г.
Дорогая Зося!
Вот я уже работаю. Начал позавчера, и, кажется, работа хорошо повлияет на мое настроение и тем самым на здоровье. Комиссия меня освободила от тяжелых работ, п я теперь подручный у портного, через пару месяцев научусь шить на машине и надеюсь, что скоро буду зарабатывать столько, что всякая поддержка от родных будет излишней. Я все еще ношу кандалы, но надеюсь, что мой двухлетний кандальный срок поглотится засчитанными мне тремя годами. Впрочем, кандалы не особенно меня беспокоят, надоедает только вечное бряцание. Но к чему человек не привыкает! Я пишу тебе откровенно, и ты, дорогая, не огорчайся. Я сам спокоен и только рассказываю тебе все это, без тени жалобы и печали. Я спокоен, в душе уверенность, что мы увидимся и будем вместе ласкать наше солнышко – Ясика и рассказывать друг другу о давно прошедшем.
Сегодня после долгих дней снова показалось солнце, заглянуло в камеру и прислало нам свои ласковые, согревающие лучи, и на сердце у меня сегодня так тихо, как в хороший, теплый, еще осенний день. Столько лет уже прошло, столько страданий и мучений, и, однако, сердце способно все забывать и радоваться от одной мысли об улыбке – улыбке ребенка, – уже человека, маленького Ясика, об его глазках без фальши, чистых и глубоких. И я теперь отдыхаю, думая об отдыхе, который они мне дадут в будущем. Ведь это будет праздник, какого никогда в жизни еще не было; и мне кажется, что при нем и с ним вернется даже моя молодость и весна.
Я сижу в общей камере, но я этим доволен. Мы все работаем, на работу из камеры уходим, и воздуху в ней достаточно. Сплю теперь я крепче и лучше, и сразу вернулся аппетит. Я шью, и мне жаль, что научившись шить, я не смогу ничего смастерить для Ясика. Но ты скажи ему, что я работаю и что, если не могу прислать ему что-нибудь, сшитое мною, то это потому, что этого нельзя сделать и вы так далеко от Москвы.
Как ты решила относительно возвращения домой? Я знаю, как страшно тяжело сидеть вдали от жизни, пусть эта жизнь даже будет самая мучительная, – и я радуюсь, думая, что, может быть, тебе удастся вернуться в свою среду.
Теперь письма от меня могут быть только раз в один или два месяца, и поэтому не беспокойся обо мне… Я здоров, недомогание было только случайное, и я никогда не хотел бы, чтобы мысль обо мне могла мешать жить тем, которых я люблю. Пусть и Ясик так тебя и меня любит – это он может понять: так, чтобы любовь не связывала, а развязывала, обогащала жизнь любимого, заставляла его жить всей своей душой, широкой и богатой.
Ваш Фел[икс]
С. С. Дзержинской
[Москва, Центральная пересыльная тюрьма]
16 октября 1916 г.
Милая моя Зося!
Только на днях я получил твою открытку от 23/IX. Страшно долго идут письма. Как же ты устроилась? Ведь ужасно тяжелой должна быть разлука с Ясиком, и как чувствует себя Ясик? Я с нетерпением буду ждать от тебя вестей. А у меня никаких перемен. Я писал тебе из больницы и потом отсюда. Вот уже 1 1/2 месяца, как работаю, и время быстро проходит – и каждый вечер одно чувство: днем меньше и днем ближе к воле и нашей встрече. Я совершенно здоров, работа меня лечит, и апатия проходит. Работа не тяжелая. Вообще условия довольно сносны. Ядвися приходит ко мне раз в месяц. Жизнь здесь однообразна, как всегда в тюрьме, и скучна. Но работа, и сон, и чтение так заполняют день, что на хандру нет времени. Во сне я почти всегда гуляю на воле. А когда лягу перед сном, закрою глаза, я так ясно вижу лица близких мне и Ясика, каким я его себе представляю; лица – в постоянном движении, меняются, как в калейдоскопе, – переходят друг в друга… Я так давно не писал Ясику, но я о нем помню всегда, я им счастлив. Обними его крепко от меня – я вернусь, и нам радостно будет…
Твой Феликс
С. С. Дзержинской
[Московская Центральная пересыльная тюрьма]
6 ноября 1916 г.
Зося моя, милая!
Я счастлив, что наш Ясик уже с тобою – ведь вместе вам будет лучше. И я так понимаю слезы радости нашего мальчика. Когда я узнал, что он один остался, а ты одна должна была уехать – я испытывал такое горе, как будто я был с вами и нам пришлось расстаться. И я думаю о том радостном дне, когда и я вернусь и увижу вас и обниму. Это исполнится, хотя я так свыкся с отталкивающей и изнуряющей обстановкой, что порой кажется, будто она меня навсегда уж поглотила, и будущая встреча и жизнь кажутся радужной, никогда не осуществимой мечтой. Но наша мечта осуществится, а пока вы должны жить возможно глубокой и полной жизнью, а обо мне думать, как о близком друге, для которого мысль о вас – вся его поддержка и радость. Ясик мой, я часто, часто за работой и когда гуляю, думаю о тебе, и посылаю тебе радостную улыбку, и хочу, чтобы тебе было хорошо и чтобы ты сам был хороший, как всегда, любимый и здоровый, чтобы вырос сильным и мог хорошо работать. Обнимаю тебя и горячо целую.
Ваш
Феликс
С. С. Дзержинской
[Москва, Центральная пересыльная тюрьма]
20 ноября 1916 г.
Дорогая Зося моя!
Я получил последнее твое письмо от 15/Х, и, как всегда, слова твои дали мне радость и спокойствие. Надежда вернуться не покидает меня никогда, и я живу этой уверенностью. Слова твои говорят мне о дорогих моему сердцу, и я как бы ощущаю вашу близость и нашу общность. Исчезает одиночество и горькие думы бессилия и отрезанности от живой, деятельной жизни. В душу вливаются новые силы и сознание необходимости не опуститься, выдержать все до конца. Я не знаю, сколько от меня останется, когда придет и мое время, буду ли способен жить настоящей жизнью, быть самому светлым лучом. И эти горькие мысли иногда отравляют мне душу. Но тогда меня спасает Ясик. Любовь моя дает мне чувство, что он сын мой, что в нем жить будет моя молодость, я сам, и что увижу его еще, и что если сохранились еще во мне силы – он пробудит их и вызовет к действию. И у меня спокойно на душе. Пусть будет, что должно быть. И если силы мои будут не те, мир не перестанет быть прекрасным, а в душе не перестанет никогда раздаваться гимн жизни, гимн любви… Все наши страдания кажутся мелочью, ибо они не смогут уже измельчить наших душ. Единственное счастье человека – это уметь любить и благодаря этому уловить идею жизни в ее вечном движении. И я благословляю судьбу мою и судьбу всех дорогих мне, что она дала нам это сокровище.
С обстановкой моей «жизни» я свыкся уже, ее легче пережить самому, чем думать, что другой должен пережить все это. Точно так же, когда думаешь о сути и эпизодах войны, безумие и ужас, как говорил когда-то Андреев, охватывают душу и не можешь понять, как это возможно. Но в самой жизни шаг за шагом люди переживают все, и многие сохраняют живую душу свою и видят из-за этих ужасов бессмертную суть жизни и ее привлекающую красоту. Но наши испытания еще не так ужасны, и как-то стыдно о них думать теперь, в настоящее время ужасов войны.