Некстати вспомнилась дурацкая детская ложечка в правой руке.
Я ушёл, не взяв ни одной вещи из этого дома, и поселился в гостинице в номере любовника. Отец неожиданно разыскал нас за день до отъезда. Тот, кого я считал и продолжаю считать своим отцом. Отец. А был он или не был в моей жизни? Полупрозрачная тень, прикрывающая другую, более густую и загадочную, о существовании которой я всегда смутно догадывался, но узнал только теперь. Бледная тень в ярком слепящем свете двух женщин: матери и бабушки. Тебе ведь тоже с ними было нелегко, правда? И тебя стирали, чтобы нарисовать заново более удобным и правильным?
Борзов чинно произвёл официальное знакомство, уверил, что будет всячески беречь, как положено, холить, лелеять, и всякое такое, а затем уехал по своим делам, давая нам возможность попрощаться.
- Неплохой мужик…
Чувствовалось, как отцу неловко от всей этой ситуации. Он опустил глаза и нервно теребил свою вечную неубиваемую кепку, привезённую когда-то из Англии.
- Солидный такой…
- Пап…
- Вроде и правда заботиться будет, - нервное дрожание губ выдало боль и растерянность.
- Пап, посмотри на меня.
Влага стояла в глазах, таких непохожих на глаза Артура. Таких неангельских, блеклых и тщательно протёртых с песком печального опыта.
- Всё хорошо будет. И… прости, что я такой у тебя, - предательский ком перекрыл горло, не давая дышать.
Отец как-то неловко махнул рукой.
- Да ты то в чём виноват? Знать бы, кто тебя таким сделал… удавил бы, - руки сжались на дорогой английской шерсти, сминая её.
- Никто не делал, пап, - навалилось усталое безразличие от очередного витка непонимания.
- Да много ты понимаешь, мелочь! Это извращенцы эти всё. Это они вас, красивых таких, с малолетства портят, - громкий шлепок по колену зажатой в ладони кепкой. – Артур, а… ну, может не поздно ещё как-то… ну, исправить… мы с мамой тебе врача найдём хорошего… Ты же знаешь, мы вот всё для тебя сделаем, мы же любим тебя.
Артуру с трудом удалось сдержать неуместный смех. Из каких-то немыслимых глубин поднялся восторженный кураж.
- Нет, пап, поздно уже, ничего не исправить, - сокрушённо вздыхая, парень мысленно корил себя за то, что откровенно издевается над родителем, но остановиться было выше его сил. – Не могу я с девушками больше. Вот прям совсем не могу. А врачей я боюсь, особенно психов этих.
- Психиатров, - машинально поправил отец.
- И, пап, тебе лучше уйти сейчас. А то Борзов у меня извращенец строгий очень, не любит, когда я бездельничаю. А ведь он мне вещи наказал собирать, - доверительный шепот на грани фарса.
- Засранец, - констатировал мужчина, тяжело поднимаясь на ноги. – Над родным папкой глумишься. Я виноват, что нифига в этом не понимаю? Оно мне как-то и не надо было раньше-то. Мне ж как мать с бабкой твоей, скромной прелестницей, сказали, так я и говорю… А ладно, звони, коли нужда будет.
Отец вздохнул, потерянно развёл руками и ушел. А сын сжался на диване в плотный комок, подтянув к себе колени и обняв шёлковую подушку. Артуру очень хотелось заплакать, но слёзы словно предали его, отказываясь пролиться и принести хоть каплю облегчения.
Москва разглядывала меня с неприветливым равнодушным любопытством. Новый образ жизни затягивал медленно и неохотно. Моя семья никогда не жила в большом достатке, и свалившиеся на меня роскошь и вседозволенность не столько радовали, сколько приводили в замешательство и заставляли испытывать неловкость от собственной неуклюжей неполноценности. Впрочем, это быстро прошло. И на смену им пришла злость. На себя, на всех, на пустоту, которую все эти излишества не могли заполнить.
Борзов то и дело опускался до рукоприкладства, вытаскивая меня из СИЗО или грязных борделей, гордо именуемых закрытыми VIP-клубами. Его всё меньше устраивало отсутствие энтузиазма в редкие моменты снисходительного предоставления ему моего тела. Всё более крупные скандалы вызывало моё развязное поведение на людях.
А я сходил с ума. Меня выбешивала необходимость часами торчать в салоне красоты, чтобы выглядеть достойным своего владельца. Достойным потери достоинства. Меня выматывало обилие слюнявого внимания в спортивном центре, которым меня поливали многочисленные приятели Борзика. Меня истощала бессмысленная каждодневная череда повторов пустых событий.
Первый серьёзный срыв случился, когда ему вздумалось поделиться мной с владельцем конкурирующей фирмы. К этому мероприятию прилагалась такая слёзная речь о тяготах среднего бизнеса и о том, какая сволочь этот Найдёнов, что потребовал меня в постель в обмен на невмешательство в важную сделку. Я не проникся, но дал согласие. Было противно от дешёвых попыток меня развести и почему-то показалось, что «на, подавись» будет наилучшим ответом на этот сопливый спектакль. Ошибка. Как и всегда.
- Я уезжаю! Меня всё это задрало! – от ярости темнело в глазах, и рот неудержимо наполнялся слюной – Какого хуя ты притащил меня в эту грёбаную Москву?! Чтобы водить на поводке, как собачку, и вязать с особо породистыми кобелями?! – повинуясь взмаху руки, взлетело в пропасть вычурной лестницы яркое фарфоровое совершенство китайской вазы – Иди в жопу, урод! Пусти меня!
Потные руки с провисшими на них складками кожи впились в плечи до синяков, прижали животом к тонким перилам. Изнутри с готовностью поднялась мерзкая волна тошноты. Артур не ел уже несколько дней, только пил всё, что горит, всё, что мог найти, заглушая все ощущения.
- Хоть бы оделся, - шипящее отвращение сочилось из каждой поры. – Прислугу своей красотой распугаешь, качок недоделанный, - бесполезный рывок в никуда. - Дохуделся, пидарас потрёпанный. Раздеть, сблевать и обрыдаться. Пусти!
Артур заметался с отчаянием больного в руках санитаров. Плюясь ядом, шипя и скуля на грани ультразвука.
- Коля! – нетерпеливый рык за спиной, и по лестнице тут же застучали каблуки охраны. – Заприте его, только так, чтобы не мог себе навредить. Глаз с него не спускать! Коля, лично отвечаешь! И позвони Васильичу, пусть хватает свои склянки и пулей сюда. Похоже, нервный срыв. И распорядись, чтоб привели в порядок спальню и его комнату. Там будто встреча Чужого с Хищником прошла. Блядь, устал я нахер, заебало всё… Меня сегодня нет ни для кого. Юрку предупреди.
Несколько дней я провёл в апатии и полусонной горячке. Заработал острую непереносимость некоторых лекарств, которые слишком часто вливал в мои вены недоученный студент-медик Васильич, с перепугу не желавший дать мне полностью прийти в сознание. Этого коновала остановил Коля – начальник личной СБ Борзика. Почуял неладное, не дал коновалу угробить собственность хозяина. Настоял на привлечении хорошего специалиста из своих знакомых – бывших чекистов.
Меня поставили на ноги в трёхдневный срок. И, поджидающая меня всё время забытья, реальность набросилась с оглушительным воем, с новыми силами. Но мне было уже всё равно. Надо мной очень хорошо поработали, и приглашённый спец, очистивший мою кровь от излишков препаратов, а мозг от лишних шаблонов, и Коля, подробно описавший мне судьбу моего предшественника. Очень милая и увлекательная история получилась. Я впечатлился, но сочувствием проникнуться не смог. Было в этом рассказе что-то ложное, гиперболизированное. Борзов сиял и переливался самодовольством, поглядывая на мою обречённую покорность. Радуясь моей вынужденной ласковости и примерному поведению. Правда, надолго меня не хватило. Но теперь изъятием меня из неприятностей занимался исключительно Коля, а Борзик берёг своё ожиревшее сердечко от стрессов.