– Ой, что это? А крестная-то? Она ведь меня так любит, так любит; ведь она этого не допустит!
– Вот тебе на! Я думала, что она тебя не любит, ты ведь ей в тягость?! – вскричала я.
– В том-то и дело, что любит, если бы она отказалась от меня, бросила бы на произвол судьбы – лучше бы было, а то ведь жаль, – был ответ.
Я рассердилась: ничем-то я не могу ей помочь, экая я дура! Кстати, ей приснился сон: крестная сказала ей: «18 августа почки распустятся, тогда ты и жить не захочешь». Странное предсказание! Вдруг оно сбудется! Господи, помоги ей… Завтра уже 1 августа! О-хо-хо-хо! Ученье, ученье, ученье! Снова старая песня на новый лад!
4 августа. Захворала мама; был доктор, сказал, что скоро ее нездоровье пройдет. С мамой нет у нас столкновений, а из разговоров только сегодня я поняла, сколько она вынесла. Кажется, маму воспитывали просто, не была она никогда в детстве энергичной, росла тихо; выезжала девицей – все как все делают, делали и будут делать; где бы ей набраться таких знаний, практичности, энергии? А между тем, мама, хотя и была нервна, не крепка здоровьем, столько вытерпела, с такой энергией вела свои дела, защищала свои и наши интересы, что я от удивления не могла слова вымолвить, пока мама мне все рассказывала. Она говорит, что, когда выходила замуж, надеялась только на себя, а не на папу, потому что у него состояние было вовсе невелико… И странно: бабушка и все наши родные – все знают, что сделала мама для нас, знают, что ей пришлось вытерпеть, и говорят об этом как о самой обыкновенной вещи. Что, если бы это пришлось сделать другим? – тогда толковали бы, хвалили бы, превозносили бы чуть не до небес. А наша мама сделала все, преждевременно потеряла здоровье, расстроила нервы, – и родные посмотрели на это так, как будто бы это и должно быть.
– Свои не оценили, так чужие оценят, и поймут, что мне это стоило, – сказала мама, и слезы показались на глазах ее.
– Полно, мама, плакать, – ответила я, по своему обыкновению несколько насмешливо; но если бы знала мама, что в эту минуту происходило во мне! Мне вдруг захотелось упасть к ногам ее и безумно молиться на нее целую вечность за то, что она сделала для нас, простить ей все, все, глядеть на нее и никому, никому не отдавать… чтобы она была вся моя, вся! Кажется, была бы моя воля, я взяла бы с собой одну маму, куда бы нибудь унесла ее, и молилась бы, молилась бы на нее и за нее без конца!..
22 августа. Пришла из гимназии точно бешеная. Действительно, как не разозлиться: от 9–10 урок, от 10–2 нет уроков, а от 2–3 и 3–4 опять уроки. Есть ли что-нибудь хуже, глупее, неблагоразумнее такого расписания? Ученица приходит в 9 часов, сидит в гимназии до 4 (7 часов!), и что же? Оказывается, что из 7 часов один полагается на обед живущим (приходящие в это время завтракают), другой на отдых после обеда. Остается 5 часов, из них 2 ничем не заняты. Отчего? – вот вопрос, на который начальство не дает прямого ответа. Приходящие должны сидеть и ничего не делать (если дела нет), у живущих же дело всегда найдется. Просто бесчеловечно со стороны начальства так обращаться с приходящими. Пусть начинают уроки в 9 часов до 12-ти, затем 1½-часовой перерыв для обеда и отдыха, затем еще урок до 3½, и довольно. Вот какое расписание нужно бы применить к делу. Тогда сидеть в гимназии меньше, и уроков больше, и раньше отпустят домой.
На днях в гимназии был акт, Валя получила 2-ю награду. Мама торжествовала. Давно ведь ее никто-никто не радовал успехами: вот уже 2 года. Мне хотелось бы перейти с наградой для того только, чтобы мама порадовалась. Да ведь не перейти! Где нам, грешным, за наградой тянуться! А хотелось бы получить!
1 сентября. Ученье, ученье, до бесконечности: с 9 до 8 учись, учись, учись и учись! Вот препровождение времени. Нечего сказать, хорошо! Даже некогда дневник вести… Александра Николаевна сумрачная такая; поневоле досадно будет: учит, учит сестер, набивает им старательно голову и пропорциями, и склонениями славянскими, а на другой день – 2 из русского за то, что Надя не знала того самого склонения, которое ей отлично накануне ответила. Ведь вот странно: дома знаешь урок, как «Отче наш», в гимназии спросят – точно язык отнялся, все перепутается в голове – и подсказанное, и объясненное, и изученное – и пропадай, как звали! Эх, несчастное это ученье, право, несчастное.