Дни, что нас сближают
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Предлагаемый читателю сборник рассказов болгарских писателей охватывает период 70-х годов, ставший важным этапом в развитии литератур социалистических стран, в том числе и Болгарии. Изменение духовного облика человека в ходе социалистического строительства было предметом исследования художественной литературы и ранее, однако в это десятилетие тенденция к углубленному раскрытию внутреннего мира человека социалистической формации приобрела новые черты, получила социально-философское наполнение. Писатели разных творческих почерков и стилистических манер стремятся воссоздать напряженность поисков смысла жизни, выявить роль рядового человека в борьбе народа за социальный и духовный прогресс.
Особо пристальное внимание уделено в «малой прозе» 70-х годов рабочему человеку: каков он сейчас, через тридцать лет после победы Революции? В рассказе В. Жекова это монтажник, бригадир, воодушевленный идеей строительства коммунизма и борющийся за то, чтобы она овладела каждым человеком; в рассказе И. Богданова это коммунист, бывший подпольщик, ставший директором профучилища; в рассказе К. Странджева это молодой проходчик, преодолевающий болезнь и неудачи и оказывающийся способным на подвиг.
Одной из ведущих тем болгарской литературы 70-х годов оставалось революционное прошлое страны, когда наиболее полно раскрылись героические черты народа. Характерно, что в новых произведениях на эту тему сильнее звучит мотив борьбы за мир, за самоё жизнь на нашей планете (рассказы К. Кюлюмова, П. Вежинова, В. Попова). Естественно и внимание писателей к жизни современной армии, моральным качествам защитников социалистической отчизны (рассказы Б. Томова, Я. Станоева, С. Сивриева).
Тема революционных преобразований, происходящих в наши дни, дополняется темой сохранения исторических богатств, национальной культуры, бережного отношения к природе. Для Болгарии, в прошлом страны аграрной, эти проблемы особенно актуальны, ибо социальные преобразования в деревне, миграция сельского населения в город и на новостройки меняет его социальную роль и жизненный уклад; одновременно с этим усиливается тяга горожан к природе, к народному мироощущению и искусству, и литература старается отразить наиболее характерные черты этого двуединого процесса (рассказы Д. Цончева, И. Петрова, Б. Томова, Р. Босева).
Немало внимания уделяют болгарские писатели влиянию бурных темпов жизни в эпоху НТР на формирование личности, не закрывают глаза на такие негативные явления, как нравственная инфантильность и безответственность, бюрократизм, разъедающий человеческую душу, не изжитая еще мещанская психология, отчуждение людей в условиях жизни большого города (рассказы Д. Коруджиева, Р. Михайлова, Л. Петкова, Л. Михайловой, Д. Начева).
Тематический диапазон болгарской «малой прозы» 70-х годов очень широк, и собранные в этой книге рассказы писателей, наиболее активно работающих в этом жанре, представят читателю многогранный образ нашего современника, его проблемы и открытия, его жизненное кредо.
Павел Вежинов
ПАМЯТЬ
Генерал пил вторую чашку кофе. День стоял пасмурный, промозглый, в окно, словно бы заслоненное чьей-то спиной, едва просачивался тусклый свет. Но в комнате было тепло, от радиатора исходило ощущение летнего дня, душистого, как этот кофе. Раньше он пил по десять — двенадцать чашек в день, иногда просто тонул в чудесной коричневой гуще. Но из-за сердца пришлось сокращать дозу и постепенно дойти до трех, самое большее — четырех чашек. Он угрюмо спускался по этой лесенке, испытывая горькое чувство безвозвратности, словно уходил навсегда в обиталище теней и воспоминаний. И с каждым прошедшим днем ему становилось все грустней.
Откуда вообще взялась у него эта нелепая страсть к кофе? Он и сам не знал. Первый раз он отведал кофе почти взрослым человеком. Его отец, потомственный учитель, был толстовцем, вегетарианцем, разводил пчел. В доме не бывало ни мяса, ни спиртного, ни табака, ни даже чая, кроме липового — липовый цвет собирали во дворе. Но все это ему так или иначе отведать удалось, а вот кофе как-то не попадался. Окончив Шуменский педагогический институт, он получил должность учителя в Кованлыке, в глуши, где даже рожь не сеяли. Там впервые он и попробовал кофе — этот день так хорошо ему запомнился, словно все происходило вчера. Никогда и ничего не мог он вычеркнуть из памяти; воспоминания шли за ним, как полки и дивизии, неистребимые, беспощадные.
Иногда он даже сетовал на них: они так заполонили его жизнь, что он не мог порой как следует увидеть то, что его окружает. Воспоминания стояли чуть ли не за каждым человеком, и от каждой улицы, от каждого дома тянулась тень далекого прошлого. Сны и те были полны воспоминаний, запутанных, даже страшных.
Он очень хорошо помнил свою первую чашку кофе в доме старшего учителя. То был низкорослый человек с маленьким горбом, словно седло выступавшим над поясницей. Но глаза — спокойные, ясные, как у ангела. Горбун вытащил откуда-то закопченную банку из-под ваксы. Это была спиртовка. Загорелся слабенький синеватый огонек, еле-еле была видна лишь самая верхушка. Вскоре запахло кофе. Однако напиток ничем его не поразил: сладковатый, теплый, приятный — только и всего. А день был точно как этот: серый и безрадостный…
В холле зазвонил телефон.
— Надка! — крикнул генерал.
— Слышу-слышу, — откликнулась жена, все еще невидимая, но ощутимая, как кофейный дух.
Уже в следующую минуту генерал слушал, как она спокойно и беззастенчиво лжет по телефону:
— Нету его. С утра уехал в Оряхово.
В Оряхово… Что выдумала! Никогда не ездил он в Оряхово…
— Не знаю, — продолжала жена, — наверное, завтра, а точнее, послезавтра. Я сказала: послезавтра. Да!
Когда брякнула трубка, он проворчал с досадой:
— Почему ты его не выключишь?
— Тетка должна позвонить, — ответила жена и тут только появилась в дверях: черненькая, еще стройная — худющая, вернее, — взъерошенная, как дрозд зимой.
— Тетка, — поморщился он, — тридцать лет назад была она тебе тетка, а теперь ты сама селедка!
Случайная рифма показалась ему очень удачной, и он с довольным видом откинулся на круглую деревянную спинку стула, которая тотчас сердито заскрипела. Генералу пришлось снова выпрямиться.
Да, он очень хорошо помнил свою первую чашку кофе, и комнату с земляным полом и затянутым бумагой окном, и свинцово-серые щеки учителя. Но помнил он и другую чашку, ту, что впервые открыла ему истинный рай настоящего кофе.
А произошло это в сорок третьем. Из-за ранения в ногу его оставили зимовать в одном селе, битком набитом полицейскими и жандармами. Весь день он проводил в подземелье, ширина и глубина которого была буквально как у могилы. Днем он заставлял себя спать, а ночью, когда все село, окоченевшее от холода и страха, замирало, он, как Лазарь, вылезал из своей «могилы», посинелый, почти прозрачный, и брел на одеревеневших ногах в кухню — на единственную разрешенную ему территорию. В доме было двое детей, но никто, кроме хозяина, не знал о нем.
Бай Димо — ятак, у которого он прятался, — был маленького роста, с брюшком, носил толстые вязаные чулки и линялый свитер, не прикрывавший даже пупка. Часто по ночам бай Димо спускался вниз, чтобы составить ему компанию и рассказать о новостях с фронта. Невидимые друг другу, сидели они вдвоем в темноте, и лишь иногда кончик сигареты высвечивал рыхлый, слегка приплюснутый нос крестьянина.
— Хочешь, кофе сварю? — спросил как-то бай Димо.
— Можно! — согласился он охотно.
Этот кофе показался ему бесконечно лучше, чем тот, что он пил у учителя. Сжавшиеся от напряжения и страха внутренности расслабились, расслабились и истерзанные его нервы. Но ум продолжал работать с беспощадной четкостью: откуда кофе у этого заурядного мужичонки? Теперь и в городах его нет. Перед тем как спросить, он долго колебался.
Ответ последовал из темноты не сразу.