Остальных выступлений он почти не слушал, листая свежий номер «Юности».
К удовольствию Тимофея, Зуб как раз начал с того, что он лично не большой сторонник таких диспутов. Главное — общие мысли всем ясны, а в конкретных случаях на диспуте вряд ли разберешься… Но коли его пригласили, то ему просто хочется привести несколько примеров из жизни наших комсомольцев.
— Недавно в кондитерском отделе одного магазина обнаружили недостачу. Продавщица там была девушка, окончившая среднюю школу. В магазине семь человек, из них шесть комсомольцев. Все они уверены, что девушка не виновата в недостаче. Но никто толком не может помочь этой девушке. Но никто толком не знает, как она жила. А спроси их, в один голос скажут: коллектив у нас дружный…
«Значит, и в магазине тоже не верят в ее вину. Интересно? Надо потолковать с Зубом».
С трудом дождался Тимофей окончания диспута. До Зуба было не так-то легко добраться. Комсомольцы: спорили о кинофильме «Иваново детство», что-то кричали о Ремарке, кто-то возмущался: «Заткнись со своим кубизмом! Правильно Никита Сергеевич сказал — хвостом осла рисуют».
— А Пикассо, Пикассо? — вмешалось сразу несколько голосов.
— Вот это все и делайте темами диспутов, — пробасил в заключение Зуб. — И вообще спорить — о спорном. О том, сколько дважды два — спорить не надо: уже известно.
— Мне нужно поговорить с вами, — наконец-то протиснулся к Зубу Тимофей.
Они вместе вышли из клуба.
— А почему она тебя интересует? — выслушав сбивчивый вопрос Тимофея, спросил Зуб.
— Я был народным заседателем на суде, когда ее судили.
— Вот как! — даже приостановился в свою очередь заинтересованный Зуб. Внимательно, снизу вверх посмотрел на Тимофея. — И как тебе показалось?
— Не знаю. Длинная история.
— Давай всю длинную. Ко мне с короткими-то нечасто обращаются.
Тимофей попрощался с Зубом очень поздно, около часа ночи.
— Сложно, — басил на прощание Андрей. — Тут тебе не диспут о любви и дружбе. Надо, по-моему, там присмотреться и к заведующему. В райкоме партии я уже говорил. Ну, бывай…
— Может, ревизию к нему? — уже пожав руку Андрею, предложил Тимофей.
— Не стоит, пожалуй. Только спугнем. Подумаем…
Нинины неприятности Любовь Ивановна восприняла по-своему. Ей было очень жаль Нину. Ясно же видно, что девочка ни в чем не виновата. Кое-как сводила концы с концами. Что они там не могут понять, кто прав, кто виноват. Тоже начальники!
С другой стороны, ее возмущало Нинино упрямство. Сразу же после обыска она собралась бежать к Михаилу Борисовичу. Человек солидный, главный врач, еще депутат городского Совета, он может сказать за Нину свое слово. Оно не мало весит. Он и деньгами может Нине помочь, наверное, зарплату-то немалую получает. Но Нина категорически запретила соседке идти к Михаилу Борисовичу или к кому-либо другому из друзей отца.
«Вот с детства такая упрямица! — возмущалась Любовь Ивановна. — Уж что скажет — все должно быть по ее. Все по ее! А у самой ведь скоро есть будет нечего. Гришу одной картошкой кормит. Ну и пусть! На меня пусть не рассчитывает! У меня не столовая чужих кормить!»
Однако, возмущаясь и ворча, Любовь Ивановна не только все время совала Грише разные ватрушечки, пироги, компоты, но не упускала случая накормить и Нину.
И с каждым днем, по мере того, как усугублялись Нинины беды, она становилась все щедрее и радушнее. Расходы ее увеличились. Но Любовь Ивановна успокаивала себя: «Ладно. Мое не уйдет. Нина потом рассчитается. А нет — скажу Михаилу Борисовичу». Когда Нина получила повестку в суд, Любовь Ивановна не спала всю ночь. Тут уж отошли на второй план все материальные соображения. Любовь Ивановна до слез жалела свою Ниночку. «Господи, как-то она там будет, с ее-то гордостью, да перед судом. Видел бы покойник Сергей Артамонович! Нет, так нельзя. Нельзя больше слушать Нину. Молода она еще. Гордости много!»
Утром Любовь Ивановна побежала к Михаилу Борисовичу…
Главный врач, прощаясь с ней, спросил между прочим:
— Как она там? Может быть, нужны деньги?
— Что вы! Что вы! — возразила Любовь Ивановна. — Если нужно, у меня для Ниночки найдутся.
Вернувшись, Любовь Ивановна решительно вошла в кухню, передвинула столы и начала переставлять посуду.
За этим занятием и застал ее пришедший с работы муж.
— Что за государственный переворот? — поинтересовался он.
— Ниночкин стол. Временно брала, на место ставлю.
Один за другим приходили к ней люди, принимавшие участие в судьбе Нины — школьные подруги, Михаил Борисович, Галя и Верочка, бывшие пациенты Сергея Артамоновича. И всегда, встречая их, Любовь Ивановна переживала незнакомое ей доселе высокое чувство удовлетворения нелегко давшимся, но правильным поступком.